Племянник дяде не отец. Юрий Звенигородский

Они лежали в глинобитном жилье степняка, в полной тьме. Князь на деревянном одре, оружничий на полу, на шкуре.

   - Шарьяр спешился и пошёл к страшной пасти с копьём наперевес, дабы вернее нанести удар. Шёл, будто горящим лесом. Огонь и дым не давали дышать. Броня на груди раскалялась. В ушах - гул. Клочья кожи сползли с рук. Скрипя зубами от боли, кипя ненавистью, двигался батыр живым факелом прямо в пламя.

   - Довольно, - попросил Юрий Дмитрич.

Сон ли сморил его? В дальнейшем, на протяжении многих дней, он не просил Асая закончить, словно напрочь забыл о вымышленной истории. Уже Дикое Поле осталось позади. Ехали родным русским лесом, когда однажды на стоянке князь вспомнил:

   - Чем же завершилась схватка твоего земляка с драконом?

Оружничий с большим удовольствием закончил свою повесть:

   - Прежде всего Шарьяр поразил глаз чудовища, омерзительный, жадный, злорадный. Ослеплённый дракон издал оглушительный вой, будто поражённый громовой стрелой в самое сердце. Батыр упал на камень без сил, почти не дыша. Как будто душа навеки рассталась с телом. Сколько времени лежал? Может, долгие годы. Далёкий от жизни, как облако от земли, он был у самой границы загадочной страны, где кончается свет, следы теряются во мраке, откуда нет надежд возвратиться.

Юрий Дмитрич согласился:

   - С того света не воротишься.

   - Если тебя не позовут так, чтоб ты услыхал, - убеждённо уточнил Асай. - Шарьяр в забытье уловил вдруг зов: смутный, далёкий, настойчивый. Это заржал его верный боевой конь. И вот, нате, пожалуйте! Вернулась в тело душа. Пригрел солнечный луч. Батыр встал с ложа, обнял за шею коня.

   - Ах, если бы такое было возможно! - пробормотал князь.

   - Только лишь тут, - завершил Асай рассказ, - разглядел победитель поверженного дракона. Аждарха более не существовал. Народ до сих пор вспоминает о стародавних мрачных временах, о чудовище, в единственном глазу коего жило сердце, и о поразившем его чудо-бойце. А ущелье зовётся Драконовым.

При въезде в Московское великое княжество скачущий впереди князь углядел гонца. Нет, не того, что ещё в Диком Поле был послан узнать о здоровье княгини, дабы успокоить супруга. Тот нарочный до сих пор не вернулся. Юрий Дмитрич узнал во всаднике Ивашку Светёныша.

Вся вереница всадников замерла перед одним встречным. Светёныш подъехал вплотную к своему господину.

   - Здрав буди, княже... - начал он и осёкся.

   - Здоров ли прибыл... - спросил Юрий Дмитрич обычное. И внезапно обеспокоился: - Да что с тобой, Ивашка? На тебе лица нет!

Верного старого слугу душили рыдания.

   - Княгиня, - еле выговаривал он, - княгинюшка наша... Анастасия Юрьевна, Царствие ей Небесное!

Более ничего не мог вымолвить. Да его и не спрашивали: всё было ясно...

9

Юрий Дмитрич не помнил, как доехал до дому. Повторял, словно заговорённый: «Не верю!» Ни плачному извещению Светёныша, ни соболезнующим уговорам Морозова, ни благоразумным советам дьяка Дубенского, никому и ничему с непоколебимым упорством не верил, не внимал. На всех махал руками: «Подите прочь!» Елисею Лисице велел гнать нарочных, дабы доставили неопровержимую весть о княгине: если жива - послание, хотя бы из единого слова, если нет - частицу поминальной свечи. Ни один из посланных не вернулся, да и сам Елисей куда-то запропастился в конце концов.

По приезде в Звенигород слуги и ближние прежде всего сделали остановку у соборного храма. Князя подвели к свежей могильной плите. Надпись, выбитая на камне, содержала дорогое имя. Юрий Дмитриевич долго стоял с напряжённым ликом, как бы прислушиваясь. Поднял руку осенить себя крестным знамением и, не довершив, опустил.

   - Скорее! Скорее - в кремник!

Взойдя в терем, не замечая встречающих, ринулся, очертя голову, как при пожаре, на женскую половину, в ту спальню, где, бывало, делил с женой лёгкие и тяжёлые ночи.

   - Настасьюшка, - тихо позвал князь.

Подступив к ложу с деревянной резьбой на спинках, откинул покрывало, потрогал перину из гусиного пуха, покрытый алой индийской камкой, а под ним - войлок коровий. Долго гладил простыню из тонкого холста. Взбил подушки пуховые в наволочках из лазоревой тафты. Громче молвил:

-Настасьюшка!

Не получая ответа, огляделся. Заметил у стен короба осиновые, сундучки железные. Тысячекратно здесь бывал и не замечал.

А вот - памятная, знакомая утварь: поставец, изукрашенный красками; снизу вверх постепенно суживающиеся полочки, уставленные серебряной и золотой посудой; на поставце - кувшин, горшочки да барашки раскрашенные.

   - Анастасия! - в полный голос произнёс князь.

Подождал. Потом вышел в Передний покой, прошёл в тесную мыленку, на неудобство коей так часто жаловалась княгиня. Здесь стоял медный рукомойник с лоханью под ним и большой кувшин для воды. Лохань ещё была полна, а рукомойник уж пуст. На его верху - мыло костромское белое, простое. И здесь же - душистое, грецкое. Рядом на гвозде утиральные мягкие полотенца. На поставчике маленькое зеркало в костяном станке. Гребёнки - роговая и из буйволовой кости. Щётка, обшитая медью.

   - Юрьевна, Юрьевна! - горестно повторял князь.