Племянник дяде не отец. Юрий Звенигородский

   - Послала нарочного к моей княгине и тем убила её.

Боярин осушил третий кубок, что нисколько не отразилось на ясности его взора, чёткости речи.

   - Ты прав, государь мой, - произнёс он, - я душу не пожалел, истину вывернул наизнанку. А как осудить отца, ослеплённого рвением сделать своё дитя счастливым? Обманутый и униженный, сдёрнул пелену с глаз. Разглядел всё, как есть. Пришёл к твёрдому убеждению: нельзя оставлять на троне ягнёнка под боком волчицы в овечьей шкуре. Направляющая звериная лапа и его покалечит. Нет, сие с моей стороны не месть, а долг лишить недостойного высшей власти во благо всем и ему самому. Так искуплю свой грех. - Иван Дмитрич перевёл дух и прибавил: - Это наш общий долг! И мой, и твой, княже.

Хозяин вскинул брови, глянул на гостя, задал раздражённый вопрос:

   - Чего добиваешься? Думаешь, по твоему желанию всё может стать с ног на голову? Да, ты умён, хитромыслив, во всём осведомлен. Однако остерегайся к этим дарам присоединять вседозволенность: что хочу, то и ворочу! Когда я накопил силу, было сделано всё, чтобы я вновь обессилел. И не без твоего участия. Теперь ничего не могу. Да и не желаю. Устал! - Князь помедлил. Боярин хранил молчание. - Прости, Иван. Я тебя понимаю. Со своей стороны пойми и меня.

Всеволож решительно отодвинул кубок. Привстал, поклонился через стол.

   - Благодарю, Юрий Дмитрич, что понимаешь. А вот я никак не пойму. У тебя сыновья: ради них напряги остатние силы. Помню, в один из наездов в Москву Анастасия Юрьевна разузнавала о смерти батюшки, князя Смоленского, и повстречалась со мной. Много беседовали, до сих пор в голове золотые её слова: «Мы строим столп благоденствия, радея о детях. Они возводят этот столп выше, в заботах о наших внуках, те - ещё выше, памятуя о дочерях и сыновьях своих». Я задумался: вот единственно верная история человечества! Столп когда-нибудь соединит землю с небом, иначе говоря, людей с Богом. Вот тогда и наступит рай в грешной мирской юдоли.

Князь выставил руки перед собой:

   - Дай время. Дозволь подумать. Не знаю, на что решусь.

   - Думай, государь, думай, - опустился на своё место гость. - Я был в Твери у великого князя Бориса Александровича. Видался со старшей дочерью, вдовой его покойного брата[107], а ныне инокиней. Долго соборовал с ним самим. Борис, ежели ты подымешься, пришлёт всю тверскую рать с пороками и пушками. Заглянул я и в Углич, к твоему брату Константину. Тот двумя руками за устранение молодого Василия, Софьи и их приспешника, литовского выходца, Наримантова. Ратников-угличан, правда, мало, зато Константин надеется привлечь новгородцев. Разреши, пока размышляешь, навещу Хлынов, узнаю возможность Вятки. Пусть будут наготове.

Юрий Дмитрич кивнул:

   - Добро. Только я покуда не говорю ни «да» ни «нет». Вот вернёшься, всё решим окончательно.

На том застолье и завершилось. Час настал поздний, оба удалились почивать. А назавтра расстались, вместе поутренничали, но уже без споров...

Лето день ото дня становилось жарче. Комары улетучились, птицы спрятались, листья, как вяленые, обвисли. Жар проникал всюду, и не было от него спасения. Ивашка Светёныш мелькал по дому в одной рубахе, челядинки бегали по двору в тонких пузырящихся сарафанах. А Юрий Дмитрич сидел у себя в покое, не снимая кафтана, и весь дрожал. Не от холода, от внутреннего непокоя. И руки дрожали, и голова тряслась. Одряхлел? Нет, рано ещё. Просто жилы настолько взбулгачились - не уймёшь. Он должен воевать? Должен заставить себя смириться? Должен решительно поднять меч? Должен навсегда вложить его в ножны? Должен...

что? Не было ответа. Анастасиюшка бы призвала отстаивать свои права до конца. Тем более отнят Дмитров. Тем более сама жизнь до сих пор в опасности: не сунься в Москву, берегись, едучи из города в город! Его как бы вынуждают к решительным действиям. Всеволож отрицает преступные замыслы златоверхого терема. Или скрытничает, или не ведает. Лисица лучше него. Побеждённый князь Звенигородский и Галицкий небезопасен даже в своём уделе!

Оконная рама в покое притворена не от холода, от жары. И вдруг - лёгкое дуновение по лицу. Словно матунька» уходя в обитель, ненароком провела рукавом по очам слепого. А если нарочно? Если не Евдокия Дмитриевна, а Анастасия Юрьевна? Да, это она, бессмертная его любовь и совет, дала знать о себе, изрекла без слов: «Душа, встань, что спишь?»

   - Встаю, жизнь моя! - повиновался супруг.

В покой взошёл Дмитрий Красный.

   - Татунька, дозволь говорить с тобой.

Князь опомнился, принял спокойный вид.

   - Рад тебя слушать, Митя. Редко беседуем.

Сын завёл речь о приезде боярина. Он уже знал про злополучный случай с дочерью Всеволожа. Земля слухом полнится.

   - Иван Дмитрич стал инокняженцем. Хочет теперь служить тебе. Да ведь ведомо, тата: он сейчас в одержании, а злость - плохой советчик, обида - тоже. Как бы в нём здравомыслие снова не взяло верх. Будь осторожен. Памятуй: плохой мир лучше...

   - Знаю, - перебил отец. - Твоя матунька посоветовала бы совсем иное. Она была воительницей всю жизнь, ты - нет.

Сын необидчиво пояснил: