Племянница жены

— Ясно. Я сам схожу. — я открыла рот, чтобы возразить, но Миша уже хлопнул дверью. Он даже не узнал что брать.

Переоделась в домашние шорты, футболку и теплые гольфы. Сидела в зале, щелкая кнопки на пульте. Миша вернулся промокшим до нитки.

— Вот я не знаю, что брать. Впервые это делаю, — протянул пакет.

— Ты скупил всю аптеку. А зачем мне ежедневки?

— Я не знаю. Взял что было. Надеялся, что ты оценишь мой подвиг. Я правда делал это в первый раз.

— Я оценила, — отложила пакет в сторону и обняла за шею, заставляя нагнуться. Губы у Миши холодные, а на языке запах табака. Похоже он выкурил сигарету, прежде чем зайти в аптеку.

— Ты замёрз, — сняла с него мокрую рубашку и завороженно провела по торсу, покрывая холодную в мурашках кожу поцелуями, спускаясь ниже.

— Снежа. Тебе же нельзя, — моя потребность отдавать достигла пика. Хочу принадлежать ему каждой частичкой. Опустилась на колени.

— Я никогда этого не делала. Скажи как нравится, — возвращаю ему его фразу. Руки трясутся, пока достаю ремень из шлевок. Я хочу, чтобы ему понравилось, чтобы когда я ушла, он часто вспоминал меня. Опускаю брюки вместе с боксерами. Гладкая бордовая головка с блестящей капелькой на конце, покачивается возле моих губ.

— Что дальше? — охрипшим голосом спрашиваю я, смотрю снизу вверх. Миша берет член в руки проводит по всей длине и приставляет к губам свое дуло.

— Открой рот, — сгораю от стыда выполняю. Входит только головка, он делает движение вперед-назад. — Сука, как хорошо. Сможешь глубже взять? — я киваю, кайфую от того как его ведет от моего неумелого минета. Ему нравится. Осмелев начинаю сама двигаться. — Моя сучка, — рычит он, запуская цепную реакцию эйфории. Мне нравится, как он ругается во время секса, будоражит. Член наливается и выстреливает в горло.

— Снежа моя, — поднимает с колен и целует в губы. Усаживает на диван, между своих ног. Он всегда становится нежным после грубого секса. — Живот болит?

— Немного, — он целует меня в шею, поглаживает живот.

— Ты волшебник, — мурчу я. — Так совсем не больно.

Миша включает телевизор и я засыпаю на его плече. Просыпаюсь рано утром от настойчивого звонка в дверь, потом раздается стук. Первая мысль, что приехала Вика и она все знает, но у нее есть ключи. Открываю дверь, вижу статную высокую даму в строгом брючном костюме.

— Вы кто? — не дождавшись объяснения, спрашиваю я. Женщина заходит внутрь, она не одна, вместе с мужчиной.

— Я, милочка, к сыну. А вы кто? — и тут картина маслом из зала выходит заспанный Миша в одних боксерах.

— Мама? — растерянно спрашивает он. Она переводит взгляд с него на меня. Смотрит, как на змею.

— Мама?! — переспрашиваю я, цепенея от страха.

Михаил

Августа Федоровна, моя мама, привыкла держать все под контролем. Чтобы ей все подчинялись. С отцом у нее получалось, а со мной нет. Характером я пошел в маму. Не выдержав тоталитарного режим, ушел из дома, как только исполнилось восемнадцать. Мама угрожала, говорила, что я сгину в канаве, даже не разговаривала со мной целый год.

Когда у нас с Олегом получилось открыть компанию и удалось зарабатывать себе на хлеб, она смилостивилась. На свадьбу пришла.

После того, она перестала играть в театре, времени у нее стало предостаточно. Теперь она часто заявляется к нам в квартиру без объявления.

Мама поправила черный шарфик на шее.

— Сынок. А как же Викуся? — заботливые нотки по отношению к жене стали неожиданностью. Мама терпеть ее не могла.

— А что Вика? Она на съемках, — глаза мамы сверкнули. Ещё бы, она могла терпеть скрипя зубами, что в моей жизни появилась другая женщина кроме нее, но чтобы еще подвинула её на её же поприще.

— Ты мне обязательно расскажешь, что за съемки. Но ты же понял о чем я? Об этой вульгарной девице. Жена за порог, а ты уже кого-то притащил.

— Мама! Это племянница Вики. Снежана. И она не вульгарная.

— А ну тогда понятен твой внешний вид. Видимо раз родственница, то ты можешь разгуливать в одних трусах.

— Я у себя дома. А ты бы могла позвонить, прежде чем сваливаться как снег на голову.

— Ты слышал, Александр? — обратилась она к отцу. — Это все твое воспитание и мещанские манеры.

— Может чаю? — с надеждой спросила Снежана.

— Вы бы не встревали в чужой разговор, милочка.

— Мама, извини. Нам скоро на работу. Проходите. Позавтракаете с нами?

— Я тогда в душ, — пищит Снежа и уходит.

Пока я готовлю яичницу, отец заваривает маме и себе чай.

— Сынок, — шепчет отец. — Ты думаешь это хорошая идея променять двадцать лет брака на несколько минут удовольствия?

— Ты о чём? — притворился дурачком.

— О Снежане. И не ври мне. Я вижу, как ты на нее смотришь.

— И как же?

— Как на свою женщину. — И мать заметила.

— Может это любовь?

— Не смеши меня. Прожить с женщиной двадцать лет и терпеть ее вздорный характер — это любовь. А то что у тебя с этой девушкой происходит — зачесалось в одном месте.

— Отец. Прекрати. И не лезь в мою жизнь. Я сам разберусь. Все когда-то проходит и у нас с Викой тоже.

— Только не говори, что хочешь развестись с женой, — я сцепил зубы. Именно об этом я и думаю последнее время.