Плененный принц (ЛП)

Эрасмус отреагировал на эти слова, как потянувшийся к солнцу цветок. Не имело значения, что он и Деймен формально были одного ранга, Эрасмуса обучили отвечать на силу, жаждать ее и ей покоряться. Вся поза бессознательно изменилась, щеки окрасились румянцем, а взгляд уткнулся в землю. Его тело задышало мольбой. Ветер не переставал играть с локоном, упавшим на лоб.

Тихим мягким голосом он сказал:

– Этот раб не стоит твоего внимания.

В Акилосе повиновение приравнивалось к искусству, а этот раб оказался кудесником. Теперь, когда он показывал себя, становилось ясно, что Эрасмус сиял подобно жемчужине среди рабов, дарованных регенту. Нелепо и горько, что его таскали за шею, словно упрямое животное. Это как владеть прекрасно настроенным инструментом и колоть им орехи. Неверно с ним обращаться.

Ему место в Акилосе, где его умения бы ценились и радовали. Но Деймена осенило, что Эрасмусу, возможно, очень даже повезло быть выбранным для регента, повезло так и не попасться на глаза принцу Деймианосу. Деймен видел, что случилось с самыми близкими ему личными рабами. Их убили.

Он усилием воли отогнал эти воспоминания и обратился к рабу перед собой:

– А твой господин добр?

– Раб живет, чтобы служить, – ответил Эрасмус.

Фраза была шаблонной и ничего не значила. Поведение рабов регламентировали строгие рамки, и в результате часто оставшееся несказанным оказывалось важнее озвученного. Деймен уже немного нахмурился, когда опустил взгляд ниже.

Туника Эрасмуса немного перекрутилась, когда он краем вытирал щеку Деймену и не поправил ее после. Подол задрался высоко, обнажая верх бедра. Эрасмус, поняв, куда смотрит Деймен, быстро опустил ткань, чтобы прикрыться, натягивая ее как можно ниже.

– Что у тебя с ногой?

Эрасмус побелел до цвета слоновой кости. Он не хотел отвечать, но из-за прямого вопроса пришлось превозмочь себя.

– Что случилось?

Эрасмус стискивал пальцами тунику, голос едва слышался.

– Мне стыдно.

– Покажи мне.

Эрасмус разжал дрожащие пальцы и медленно поднял ткань. Деймен глядел на то, что с ним сделали. Сделали трижды.

– Это регент сотворил? Говори прямо.

– Нет. В день, когда мы прибыли, проводили проверку на покорность. Я не справился.

– Тебя так наказали за провал?

– Это и была проверка. Мне приказали не издать ни звука.

Деймен видел вирскую заносчивость и вирское бездушие. Он терпел спесивые оскорбления и выдержал жалящую плеть и жестокость ринга. Но до сих пор не знал такого – вирского – гнева.

– Ты справился, – выдавил Деймен. – То, что ты вообще пытался, доказывает твое мужество. С тебя спросили невозможное. И в этом нет тебе никакого позора.

Позору нужно предать тех, чьих это рук дело. Бесчестие на каждого из них, и Деймен еще спросит со всех по счету за совершенное.

– Расскажи мне все, что произошло с тобой после того, как ты покинул Акилос.

Эрасмус говорил сдержанно. История ужасала. Рабов перевозили на корабле в клетках, в трюме. Надсмотрщики и матросы позволяли себе вольности. Одна из женщин, переживающая из-за отсутствия средств для предотвращения беременности, попыталась достучаться до вирцев, не зная, что незаконнорожденный ребенок грозил им страшной карой. Осознание, что они, возможно, доставят регенту рабыню с ублюдком матроса в чреве, подняло панику. Корабельный лекарь дал ей какое-то снадобье, от которого ее бросило в пот и выворачивало наизнанку. Решив, что этого недостаточно, ей избили живот камнями. Все это происходило еще до того, как они бросили якорь в вирских доках.

В Вире же появилась проблема пренебрежения. Регент ни одного раба в свою постель не взял. Он почти все время отсутствовал, занятый государственными делами, и ему прислуживали избранные петы. Рабов оставили на попечение надсмотрщикам и предоставили капризам скучающего двора. Из услышанного Деймен сделал выводы: с ними обращались, как с животными, их смирение считалось салонной уловкой. Изощренный двор выдумывал «проверки», рабы старались изо всех сил их выполнить, но иногда происходящее становилось по-настоящему садистским. Как в случае Эрасмуса. Деймена замутило.

– Ты, наверное, жаждешь свободы больше меня, – произнес Деймен. Отвага раба заставила его устыдиться.

– Свободы? – повторил Эрасмус, и впервые в его голосе прорезалось беспокойство. – Зачем мне она? Я не могу… я предназначен для господина.

– Ты предназначен лучшим господам, чем эти. Ты заслуживаешь того, кто будет ценить тебя по достоинству.

Эрасмус покраснел, промолчав.

– Я обещаю тебе, что отыщу способ помочь.

– Я бы хотел…

– Ты бы хотел?

– Я бы хотел тебе верить. Ты говоришь, словно господин. Но ты – раб, как и я.

Деймен не успел ответить – со стороны дорожек раздались шаги, и, как уже раньше делал, Эрасмус распластался на земле, предвосхищая появление еще одного придворного.

– Где раб регента? – спросил кто-то.

– Вот там.

И потом из-за угла:

– Вот ты где. – И затем: – Только посмотри, кого еще здесь оставили.

Это оказался не придворный. Не изящный, злобный и утонченный Никез. Это был Говарт с грубыми чертами лица и скошенным носом.