Проснувшись, он не ощутил замешательства по поводу того, где находится, в отличие от вчерашнего дня. Память была ясная. Его тело из-за побоев воспротивилось движению, но Деймен, быстро оценив свое состояние, рассудил, что боль вовсе не страшнее той, что он иногда отделывался на тренировочном плацу, и отмахнулся от нее.
Пока Радель говорил, он услышал звуки незнакомого струнного инструмента, наигрывающего вирскую мелодию. Музыка доносилась сквозь резные отверстия в дверях и окнах.
Ирония заключалась в том, что в какой-то степени описание Раделем его положения как привилегированного было правдивым. Его не закрыли в дурно пахнущей камере, одурманенного и связанного, как на корабле, о чем смутно напоминала память. И эта комната не затерялась в казематах, а являлась частью крыла королевских петов. Деймену подали еду на позолоченном блюде на искусно выложенных листьях, а поднявшийся вечером легкий ветерок сквозь ширмы на окнах донес нежные запахи жасмина и плюмерии.
Только это была тюрьма. Шею сжимал ошейник и цепь, и Деймен оставался один, среди врагов, во многих милях от дома.
Первой привилегией стало то, что ему завязали глаза и под конвоем отвели в купальни вымыть и подготовить – ритуал, с которым он уже познакомился в Акилосе. Дворец вне его комнаты остался скрытой повязкой тайной. Струнная мелодия на короткий срок стала громче, а потом превратилась в едва слышное эхо. Один-два раза он слышал тихие мелодичные голоса. Один раз смех, мягкий и добрый.
Когда его вели по гарему, Деймен вспомнил об остальных акилцах, дарованных Виру, и ощутил возрастающее беспокойство о других. Не знавшие трудностей акилосские дворцовые рабы будут явно сбиты с толку и уязвимы – не обученные навыкам позаботиться о себе. Они вообще могли говорить со своими господами? Их учили разным языкам, но вирскому – едва ли. Отношения с Виром были ограниченными и, до приезда советника Гиёна, в основном неприязненными. Деймен говорил на вирском по единственной причине – настоянию отца, считавшего, что принцу учить речь врага так же важно, как и речь друга.
Повязку сняли.
Ему никогда не привыкнуть к этому декору. Начиная со сводчатого потолка до самой кромки бассейнов, в которых плескалась вода, комнату покрывали мозаичные узоры, переливаясь голубым, зеленым и золотистым. Все звуки тонули в клубящемся паре, выпускавшем наружу лишь приглушенное эхо. В стенах, опоясывая комнату, размещались несколько пустовавших сейчас ниш для отдыха и у каждой стояла жаровня причудливой формы.
Узорчатые двери оказались не деревянными, а металлическими. Свободу ограничивали одни только неуместные тяжелые деревянные колодки. Они выбивались из всего окружения, и Деймен постарался не думать, что их принесли сюда нарочито для него. Он отвернулся от них, и на глаза ему попалась гравировка на дверях. Сплетенные между собой человеческие фигуры, все мужские в весьма недвусмысленных позах. Деймен перевел взгляд обратно на воду.
– Горячие источники, – пояснил Радель, словно ребенку. – Вода поступает из огромной подземной горячей реки.
Огромная подземная горячая река. Деймен сказал:
– В Акилосе, чтобы достичь такого же результата, мы используем систему труб.
Радель нахмурился.
– Полагаю, ты находишь это очень умным, – он уже подавал знаки одному из слуг, поэтому ответил немного отрешенно.
Его раздели и обмыли, не связывая, и Деймен вел себя с достойной восхищения покорностью, намеренный доказать, что заслужил небольшую свободу. Возможно, это сработало, или, может, Радель привык к послушным подопечным – он же смотритель, не тюремщик – потому что разрешил:
– Посиди в воде. Пять минут.
Изогнутые ступеньки уходили в воду. Стража удалилась за дверь. Его ошейник отстегнули от цепи.
Деймен погрузился в воду, наслаждаясь кратким и неожиданным ощущением свободы. Вода обжигала почти на грани терпимого, но все же было так хорошо. Жар проник под кожу, расплавляя боль в избитом теле и расслабляя мышцы, скрученные в узлы напряжением.
Перед уходом Радель бросил что-то в жаровни – сначала занялся огонь, а потом задымило. Почти тотчас комната наполнилась приторным запахом, смешавшимся с паром. Вдохнув полной грудью, Деймен еще больше расслабился.
Мысли перетекали одна в другую, пока не обратились к Лорану.
«У тебя шрам». Деймен повел пальцами по мокрой груди вверх к ключице и коснулся бледного шрама, ощущая отголоски тревоги, охватившей его прошлой ночью.
Этот шрам оставил ему старший брат Лорана шесть лет назад в битве при Марласе. Огюст, наследник и гордость Вира. Деймен вспомнил темное золото волос, лучи стилизованной звезды с герба наследного принца на его заляпанном грязью и кровью щите, помятом и почти неузнаваемом, как и совсем недавно безукоризненные доспехи Деймена. Он вспомнил свое отчаяние в те мгновенья, скрежет металла о металл, тяжелое дыхание, которое, быть может, вырывалось из его груди, и ощущение борьбы за жизнь, какой ему еще вести не доводилось.