Пленник моря. Встречи с Айвазовским

Многочисленные художники осаждали его галерею и украшали своими произведениями витрины магазинов Феодосии, Ялты, Симферополя и других мест Крыма. Его ученики уносили от него необычайный прилив бодрости и стремления к тому, чтобы любить природу и относиться с уважением к искусству, старательно изучая законы природы. Талантливейшие из них развились под его непосредственным наблюдением, и благодаря его прекрасным советам, до него неизвестным художникам, скоро они стали так рисовать и писать холсты, как могла их научить только одна природа. У него наши пейзажисты учились воспринимать впечатления, видеть и слышать; в ней же они находили много чудесных сочетаний света, невидимых форм и ярких колоритных цветов. Проникновение природой и настроением, при их таланте и упорных трудах, дало им скоро уверенность и смелость рисунка при удачном выборе тем, скоро доставивших громкие имена большинству этих лиц, таких как профессор А. П. Боголюбов, профессор Л. Ф. Лагорио и академик Куинджи, явившихся у нас такими же, как и их учитель, истинными пейзажистами, поэтами природы.

Дом И. К. Айвазовского в Феодосии

«Талантом, точно так же, как и умом, поделиться нельзя, но можно делиться знанием и умением», – говорил Айвазовский, а мастерская Ивана Константиновича никогда не была недоступной как для молодых художников, так и для любителей живописи. Путем копирования его картин развили свои таланты и выработали живописную технику знаменитые теперь Л. Ф. Лагорио, Куинджи, М. Алисов и отчасти покойный А. П. Боголюбов и другие ученики. Лагорио ознакомился с картинами Ивана Константиновича в бытность его в Крыму, в 1839 году. Отец Лагорио, заметив в своем пятнадцатилетнем сыне страсть к живописи, просил Айвазовского содействовать развитию оного дарования. Иван Константинович с полной готовностью ввел молодого Лагорио в свою мастерскую, где тот занялся копированием картин Айвазовского. Уезжая в Петербург в 1840 году для отбытия в чужие края, Иван Константинович взял с собой несколько рисунков Лагорио, представил их своему учителю, профессору Зауервейду, прося оказать юному художнику свое покровительство, и затем уехал в Италию. Через несколько месяцев г. Крамер, хороший знакомый Айвазовского, при содействии покойного герцога Максимиллиана Лейхтенбергского, вызвав Лагорио в Петербург, определит его в Академию художеств пенсионером Кабинета Его Императорского Величества. В академии Л. Ф. Лагорио обнаружил талант самостоятельный и через пять-шесть лет пользовался уже значительною известностью.

Замечательно, что о даровании Куинджи сообщил Айвазовскому, как он нам рассказывал, мариупольский негоциант Аморетти, когда этому даровитому художнику было лет четырнадцать. Иван Константинович, уступая просьбам Аморетти, согласился взять Куинджи к себе в мастерскую, для наглядного ознакомления с основными правилами живописи. Живя в имении Айвазовского Шах-Мамай, Куинджи копировал его картины под руководством Фестлера, работавшего в студии Айвазовского. По просьбе Ивана Константиновича, Куинджи пробыл четыре месяца в его мастерской, уехал в Мариуполь, оттуда в Петербург, где и поступил в академию. Кроме упомянутых трех художников, картины Ивана Константиновича копировали еще много более или менее даровитых любителей живописи, но учеников, в полном смысле этого слова, у него не бывало. По отзывам художника ко мне в письмах, юг России и Крым изобилуют самородными талантами по всем отраслями искусства, школа живописи в Одессе могла бы служить богатым рассадником отечественных дарований; и если бы эта мысль Айвазовского осуществилась тридцать лет тому назад, то ныне радовались бы благотворным наследством подобного рода учреждений.

В последний приезд мой в Ялту мне самому довелось во время одной из моих верховых поездок в Алупку случайно зайти в одну татарскую саклю, где жил старик-сапожник с 12-летним внуком. Стены сакли были сплошь покрыты рисунками карандашом и простыми красками – преимущественно морскими видами и снимками с кораблей, а также довольно недурно срисованными видами деревни Алупки, парка и Львиной террасы дворца. Из разговора со стариком я узнал, что эти рисунки – работы его мальчика-внука. Мальчик оказался очень смышленым и талантливым татарчонком, и я обещал рассказать о нем Айвазовскому. Иван Константинович был так добр, что, увидя его рисунки карандашом (несколько из них сохранились у меня и теперь), обещал с полной готовностью помочь ему, если он окажется способным. Через некоторое время, приехав в Алупку, я зашел в саклю утолить жажду и застал в ней и мальчика, и деда его в восторге от присланного Айвазовским подарка: ящика с красками и целой стопки роскошной бумаги…

Глава IX