Пленники Амальгамы

– Ну, сказанула! Чего ж тут хорошего?! Они же никого не любят, мужики! Ладно, немцы, чего с них взять? Всегда были врагами, ими и остались! Или америкосы, тоже сволочи еще те! Но свои-то почему такие?! Не любишь – так и скажи: не люблю, пошла вон! Так нет же, сюси-пуси, изображают заботу, прикидываются, а сами, заразы, налево смотрят! Только зазеваешься – он уже в чужой койке, гад! А из чужих коек приносят что?

– Что приносят? – не врубаюсь.

– СПИД! А кто им болеет, хуже психа, он вроде как чумной!

Зина расширяет мое сознание, помогая выстроить оборону против непонятного и страшного мира. Чем ее отблагодарить? Тумбочка пуста, поскольку в понтовой больнице передачи запрещены, и так всего навалом. О, я нарисую ее портрет! Поначалу Зина машет руками: на фига козе баян?! Но, услышав, что у нее фактурное лицо, отмякает.

– Фактурное – это какое?

– Необычное. Такое лицо хочется рисовать, одним словом.

– Ну, если так – валяй… Когда начнем?

Договариваемся на завтра, однако планы сбивает главврач Эдуард Борисович, что устраивает сборище пациентов вместе с родственниками. Я выпустила из виду, что в холле давно красуется приглашение на лекцию «История психиатрии и современные методы лечения». Об этом и Катя говорила, мол, жалко, не попаду!

Короче, после обеда всех настойчиво приглашают на кожаные диваны. В холле куча народу, не поймешь, кто местный, кто родня, и все таращатся на стену, куда спроецирован кадр с названием сегодняшнего мероприятия. Пока Эдуард Борисович суетится у проектора, мы с Зиной пристраиваемся на последние свободные места. Наконец зал полон, все затихают, и на стене появляется картина с кораблем, где по борту надпись – Narrenschiff.

– На таких кораблях, – докладывает лектор, – в прежние эпохи возили по морю-океану психических больных. Многие думают, что «Корабль дураков» – плод литературной фантазии, но это не так, подобные корабли и впрямь существовали, возя своих пассажиров из города в город и нигде не оставаясь навсегда. Дело в том, что в те времена умалишенных вообще изгоняли за пределы городов, и бедным изгоям оставалось лишь скитаться по отдаленным селениям, где их могли и побить, и убить.

Следующий кадр показывает рисунок человека, прикованного цепью к стене. Это, как вещает доктор Карлов, еще один вариант средневекового отношения к душевнобольным, коих, будто собак, сажали на цепь.

– Помните, что писал классик? Посадят на цепь дурака и сквозь решетку, как зверка, дразнить тебя придут! Что вовсе не преувеличение художника, это чистая правда! В Германии в стенах башен, где содержались больные, проделывали зарешеченные окошки, через которые любой желающий мог наблюдать за жизнью прикованных цепями безумцев! Из этого даже бизнес делали, например, в Лондоне буйно помешанных показывали за один пенни!

Ерзающая рядом Зина внезапно задает вопрос:

– А пенни – это сколько?

– Это немного, – звучит ответ, – но, если учесть, что желающих поглазеть было много, годовой доход заведения достигал примерно 500 фунтов стерлингов.

– Так, может, и нам так сделать? – не унимается соседка. – Позовем народ с улицы, пусть глазеют! А нам бабки будут капать!

В холле оживление, но Эдуард Борисович, напрягшись, стучит указкой по проектору.

– Мансурова, не мешай другим слушать!

После чего продолжает докладывать о жителях Парижа, совершавших развлекательные прогулки в район Бисетр, чтобы поглазеть на сумасшедших. В этом Бисетре безумцев выставляли напоказ, словно дрессированных обезьян на ярмарке, и любая деревенщина могла лицезреть их за небольшие деньги.

Склоняюсь к уху Зины:

– Мансурова – это кто?

– Это я, – отвечают, – очередной муж наградил азиатской фамилией… Слушай, чего он гонит?! Окошки проделывали с решетками! А сами?! Эти наши камеры – те же самые окошки! И они пялятся на нас, как та деревенщина!

Опять раздается стук указки.

– Голубева с Мансуровой! Прекратите разговоры!

Публика уже поглядывает на нас с осуждением, так что приходится замолкнуть и внимать страшилкам, которые живописует главрач. Оказывается, надзиратели в таких местах заставляли умалишенных проделывать танцевальные па или акробатические трюки – достаточно было нескольких ударов хлыста. И в дальнейшем обращение с больными оставляло желать: заточали в приюты, где сплошная антисанитария, а бывало, отдавали хозяевам, что использовали больных на самых тяжелых работах как вьючных животных. За ослушание – жесточайшие наказания, тут самые буйные становились покорными как овечки. А смирительные рубашки? На экране возникает человек в серой робе, будто в коконе. Пришедшие переглядываются, качая головами, мол, какой ужас! Меня же от созерцания этой жути начинает колбасить.

Почему-то представляется, как в кабинет доктора Карлова выстраивается очередь из желающих понаблюдать за психами. На входе дежурит медсестра, у нее в руках кассовый аппарат.

– Сколько стоит? Один пенни. Ах, не имеете в наличии?! Тогда надо посоветоваться…