Пленники Амальгамы

Но та советует не просто разбить, а взять самый большой осколок и разрезать себе запястье. Да не просто разрезать, а очертить себя кровавым кругом, иначе все мои близкие умрут! Я возражала: нет у меня близких, есть только ты, красивое и холодное Одиночество! А она Катю-Магдалену вспоминает, а еще Зяблика, мол, он тоже умрет! Не знаешь, кто такой Зяблик?! Эх ты, еще мастером называешься! Ладно, главное, она меня уговорила. Дальше был звон стекла, я шарила по полу руками, разыскивая самый большой осколок, чертила круг, чтобы потом…

Когда появляется усатый, Львович на него орет: «Где пропадаешь?!» Они валят меня на кушетку, в предплечье впивается игла, и я отключаюсь.

С того дня моя таблетница переполнена, видать, дозы еще больше увеличили. Не скажу, что стало хорошо, но я успокоилась. Отупела и успокоилась, забыв про Зину, Катю, Зяблика…

Осталась только женщина в темно-синем платье, которую я иногда вижу за окном. Я смотрю сквозь ажурную решетку на осеннее небо, в нем кружат листья, срываемые ветром с деревьев. Красноватого покрытия на корте не видно, поверхность сплошь покрыта палой листвой. И если прищуришься, то увидишь Одиночество, что кружит по ковру из листьев, раскидав тонкие бледные руки…

4. Рубикон

Внезапно Соня прекращает лепку, чтобы очистить руки от пластилина, и начинает искать перстень с изумрудом. Где же он?! Там камень с дефектом, его надо срочно заменить! Бессмысленно убеждать в том, что никакого перстня нет, он остался в далеком прошлом и поиски обречены на неудачу. Надо просто наблюдать, как молодая рослая девушка шарит по шкафам, заглядывает под диван, выскакивает на балкон… Спокойно, Ковач, ты знаешь: это предвестие главного события. То ли еще будет! Не исключено, станет метаться к входной двери и поджидать мнимого грабителя. В преддверии финала все, что когда-то мучало, что давно изжито, вымыто (так представлялось) из сознания и подсознания, возвращается, нарастая, как снежный ком. Ну вот, побежала в прихожую, где щелкает замками и наверняка таращится в глазок. Вскоре возвращается и, обведя взглядом комнату, сцепляет ладони в замок с такой силой, что белеют костяшки пальцев.

– Где же он?! Его надо вернуть в ювелирный!

Ковач молчит, затем берет тряпку и тоже очищает руки.

– Все, на сегодня хватит. Завтра приходи.

– А вы найдете перстень?!

– Постараюсь.

Ковач знает: завтра про изумруды забудут, зато выползет новый таракан, точнее, целый выводок. Время тревоги, риска, возможной катастрофы, когда нервы на пределе и можно ожидать чего угодно. Почему в канун катарсиса симптоматика возвращалась, иногда в еще более острой форме? Загадка, но в любом случае нужно быть начеку.

Отодвинув штору, Ковач видит красную «Ладу», рядом нервно прохаживается мужчина в черном пальто.

– Твой брат? У машины?

– Да, он домой отвезет… – отвечает, натягивая куртку. Через минуту она стоит в дверях. С него еще раз берут обещание разыскать дефектный перстень, после чего следует взгляд в глазок.

– Вроде никого нет… – бормочет Соня и выскальзывает на площадку.

Теперь бы расслабиться, да куда там! Бессонница до трех-четырех утра обеспечена, он всегда терял сон в преддверии финала. А еще скорое возвращение Валерии! Он не рассчитывал на то, что ситуация с Соней настолько затянется, думал закончить еще неделю назад. Только тут невозможен расчет или план, каждая душа сбрасывала с себя вериги болезни по-своему. Легко ни у кого не получалось, всех корчило (или, как нынче выражаются, колбасило), но длились корчи по-разному. У Андрея, которого едва не занес в реестр безнадежных, все произошло на удивление быстро. Свет забрезжил, когда тот возник на пороге без сопровождения матери, а главное, без дурацкого засаленного пальто. Два года не снимал ни зимой, ни летом, а тут вдруг явился нормально одетый, да еще с извинениями за то, что считал людей ходячими чехлами. Тогда усадить перед зеркалом, а дальше – работа над автопортретом, который не могли завершить второй год. Ну же, включайся, я помогу! И ведь включился, завершил, после чего сорвался с места и убежал в ночь, чтобы вернуться под утро. Андрей был спокоен, задумчив, но, главное, не погружен в себя, как все предыдущее время.

– Где был? – задал вопрос Ковач, гася в пепельнице двадцатый, кажется, окурок.

– Наблюдал жизнь, – прозвучал ответ.

– И как она?

Последовала пауза.

– Моя была интереснее. Эта жизнь какая-то блеклая копия. Зато она настоящая, теперь нужно ее полюбить…

Тогда-то и выстрелило: есть катарсис! Конечно, душа – не конструкция из кирпичей и балок; восстановленная с огромным трудом, она могла в одночасье обрушиться, разлететься в пыль. Но, как правило, подобный момент являлся точкой невозврата, а может – точкой сборки, когда разобранная на составляющие душевная субстанция собиралась в целое и начинался новый жизненный этап.