Пленники данного. Восприятие очевидного в разуме и безумии

Цистерцианский монах Цезарий Гейстербахский поведал много интересных историй о взаимоотношениях Девы Марии, Христа, святых и нечистой силы с простым людом. Истории эти в Средневековье назывались exempla и предназначались для воспитания паствы. Схоластические объяснения того, почему необходимо соблюдать заповеди не были в «темные века» столь действенны и не оказывали влияния на сознание безграмотных людей так, как это делал живой и убедительный пример. А когда скучное вещание священника вдруг прерывалось захватывающим рассказом из жизни демонов и простолюдинов, то и принципы христианской морали превращались из тяжелых абстракций в понятные ценности. Среди всех прочих достоверных «примеров», Цезарий приводит и такой: к исповеднику явился юноша и, встав на колени, стал говорить о своих неисчислимых злодеяниях, убийствах, кражах и прочих ужасных грехах. Потрясение священника от услышанного было настолько сильным, что он не смог остаться невозмутимым: «Если тебе было бы тысячу лет, то и тогда нельзя было бы поверить во все те грехи и преступления, которые ты совершил». Юноша ответил: «Мне больше, чем тысяча лет. Я – демон, один из тех, кто пал вместе с Люцифером. Я исповедался пока лишь в незначительной части своих грехов, но если ты изволишь услышать обо всех них, коих не счесть, изволь, я готов». В христианстве грехи дьявола неискупимы, священник спрашивает: «Чего же ты ждешь от исповеди?». И дьявол признается, что, как и все грешники, лелеет мечту о прощении и поэтому пришел исповедаться. Святой отец оказался милостив и назначил бесу наказание. Три раза в день тот должен падать на землю со словами: «Господи Боже, Творец мой, каюсь я, прости меня!»[1].

В дьяволе, пришедшем к исповеднику, было, по-видимому, что-то человеческое, может быть слишком человеческое. Он пришел за прощением, хотя потом и не смог вынести назначенного наказания из-за своей дьявольской гордыни. Но ведь те, кто приходит за прощением, уже в какой-то степени его получают. Прощение случается не тогда, когда оно дается, а когда приходит мысль о том, чтобы его попросить. Бес ли, человек ли, – все смогут получить прощение, если они попросят его с великой настойчивостью. История с нашим бесом, представшим в облике юноши, это история о недостаточно настойчивом просителе, грешнике, не захотевшем приобщиться к бытию путем тотального отказа от своей падшей сущности. Ситуация, в которую он попал, весьма не проста. Прощение было получить можно, но для этого ему было необходимо постоянно умирать. Каждый день умирать, умирать на протяжении всего дня, всей жизни, выполняя назначенное покаяние. Если быть совсем честным, то следует признать: не преступления и грехи делают преступника преступником, грешника грешником, дьявола дьяволом и человека человеком, а нежелание просить за них прощение. И хуже того. Испрашивая прощение, я приобщаюсь к своему преступлению, свидетельствую о его событии, разглашаю его историю, но отнюдь не расстаюсь с ним. И если уж говорить о диалектике прощения и вины, то последняя настигает человека как раз тогда, когда он просит прощения, когда он перестает быть грешником и преступником, когда в нем рождается желание идти в след за всеобщим законом.

Пожалуй, больше всего я не терплю ситуации, когда нужно прощать или просить, чтобы простили тебя. С прощением приходится уживаться, делать нужно это постоянно. Прощать и просить, чтобы простили тебя, означает уживание с самим присутствием жизни, это значит присутствовать при жизни. Прощая себя, я становлюсь доступным, прощая других, делаюсь банальным, прося прощение, я выгляжу обычным. Но ни то, ни другое и ни третье не избавляет меня от необходимости прощать.

Прощая, я приобщаюсь к бытию вещей. Нужен ли я им или нет останется для меня загадкой навсегда. Я рожден с этим незнанием, с ним же и умру. Я живу и умираю прощая; я знаю, что прощать нужно. Очень часто я говорю: «простите», говорю по привычке, второпях, вдогонку тому, кто этого уже не слышит, не может услышать, не хочет, тому, кто может быть уже не живет или живет, прекрасно обходясь без моего прощения. Я же всегда живу с ним, с прощением, с надеждой на прощение, с надеждой на то, что мое прощение кто-нибудь услышит и… простит меня. Я живу для того, чтобы однажды получить прощение, живу для того, чтобы однажды кого-нибудь простить.