Пленники хрустального мира

Отдавая этим черным бархатным цветам всю себя без остатка, она чувствовала истинное наслаждение, понимая, что хоть кому-то нужна. Пусть эти молчаливые изящные бутоны были слишком жестоки с ней, всячески отвергая ее лавку, она все равно была счастлива, истязая свои нежные руки об их ядовитые шипы.

Было бы куда проще оставить все так, как есть, и больше никогда не касаться прошлого, но Рене не могла, она давно дала себе клятву, что сможет сделать одну несчастную душу по-настоящему счастливой.

Ухаживая за каждым из бутонов, она напевала тихую мелодию без слов, любуясь красотой жестоких цветов. Ее уже давно перестала пугать боль, получаемая от их острых шипов, раны от которых уже давно не заживали. Она любила, она без ума любила эти цветы, и уже не могла их забыть, не могла не прикоснуться к ним, когда ей было особенно тяжело. Не зная, как себя утешить, как усмирить эту боль в груди, она искала любовь у цветов, надеясь, что когда-нибудь они смогут ответить ей той же взаимностью, но цветы бездушно молчали.

Сердце Рене замерло, когда среди своих любимый черных роз она увидела куст белых, таких изящных и в то же время простеньких, но источающих такой нежный аромат, перед которым никто бы не смог устоять.

Она долго смотрела на эти подлые цветы, которые, как ей казалось, смеялись над ней, едва колеблясь на легком ветерке.

Схватившись за тоненький стебель, Рене с неведанной прежде злостью выдернула этот куст вместе с корнем, бросив под свои ноги, тут же поспешив растоптать хрупкие белоснежные бутоны.

Когда от белых роз не осталось и следа, Рене опустила темно-зеленые глаза на свои ладони, коварно истерзанные огромными шипами с невероятной ненавистью уничтоженного ею куста.

Я не мог поверить, что с дрожащих губ Вейн смогли сорваться слова, полные злости и обиды, смертельной обиды. Но мне было не понять, что заставило ее сказать эти жестокие слова, медленно разъедающие мой мозг. Мне казалось, я никогда не испытаю этого чувства, ведь ненависть была так далека, но как же я ошибся, слепо поверив самому себе. Неужели это все случилось со мной? С нами?.. Я не могу поверить, не могу смириться с тем, что произошло. Вейн ненавидит меня, она никогда не любила ни меня, ни мой мир, который я ей отдал. Если бы она могла любить, если бы однажды поняла, что это чувство могло бы ее спасти, она бы никогда не смогла даже подумать о таких жестоких вещах. Как же тяжело вспоминать ее голубые глаза, ее тонкий голос и эту вздымающуюся грудь, внутри которой бездушно заперто ее трепещущее сердце, мечтающее о свободе, которой у нее никогда и не было.

Я не могу забыть ее дрожащие руки, на которых чернела моя холодная кровь и эти голубые глаза, безгрешно отравившие меня несуществующей любовью. Чувства одного недостаточно, но я был готов даже к этому, не теряя надежду до самого конца. Конца?.. Не уверен, что я вообще смогу отпустить ее, ровно так же, как и она сама.

Проедающее насквозь чувство привело меня в кабинет Чарлза. Небрежно разбросанные на стеллажах пыльные книги казались давно забытыми, но именно их брошенный вид успокаивал меня, заглушая мысли о Вейн. Как же я был зол на все, что меня окружало вокруг, и эта злость начала тихо оседать во мне, уже не желая покидать мое тело. Я не хотел думать о том, что сейчас происходило вне этого кабинета. Мне было абсолютно все равно, и я ничего не желал с этим делать.

Проведя пальцами по пыльным корешкам старых книг, я вдохнул тяжелый запах пыли и одиночества, зачем-то устремив свой взгляд на холодный пол. Из-под стеллажа выглядывал едва пожелтевший кусочек фотографии, который усердно пытался отвести от себя мое внимание. Подняв ее, я вышел к свету, внимательно осмотрев едва потертое изображение.

Будучи ребенком, я стоял в заснеженном дворе поместья, как-то потерянно смотря в сторону снимающего. Мое детское лицо не выражало ничего, было таким пустым, что его едва можно было бы посчитать реальным. Меня бы ничто не могло смутить в этой фотографии, если бы не грубо оборванная ее часть, без вести пропавшая, кажется, уже навсегда. Я надеялся, что хоть что-то смогу еще узнать благодаря ей, но на ее противоположной стороне не было написано ни единого слова.

Дверь кабинета в самый неожиданный для меня момент распахнулась. Фигура Эндиана призрачно скользнула вперед.

– Я услышал шаги. К счастью, это был лишь ты. – Его взгляд ненароком упал на фотографию, которую я держал в руках. Выражение его лица резко изменилось, точно он вспомнил что-то очень тяжелое и довольно-таки болезненное.

Заметив его изменения в лице, я поспешил задать ему важный для себя вопрос:

– Ты помнишь тот день, когда была сделана эта фотография?

Эндиан машинально кивнул головой, забрав ее из моих рук. Его глаза быстро пробежались по фрагменту и затем снова поднялись на меня, выражая какое-то подавленное чувство.

– Это был день твоего двенадцатилетия. Десятое января. Помню, в тот день было так холодно, как не было еще никогда, – когда он говорил об этом, голос его едва сдерживался от внезапно нахлынувшей на него дрожи.