Он насадил на спиннинг блесну и изящным движением забросил его, быстренько смотал катушку и бросил снова. На третьей попытке вода среди лилий забурлила и на поверхности показался спинной плавник гигантского окуня, в лучах солнца чешуя переливалась зеленью и золотом. Со всплеском он захватил приманку, и тут же тройной крючок Майноса накрепко засел у него во рту. Окунь попытался уйти в яму меж корней тростника, мутя и разбрызгивая воду, однако Майнос крепко держал удилище, леска находилась в постоянном натяжении, и мало-помалу он подтягивал окуня все ближе и ближе к лодке. Внезапно он выпрыгнул из воды и со всплеском шлепнулся обратно, не прекращая отчаянных попыток уйти на глубину.
— Попытайся еще раз вывести его на поверхность. Надо, чтоб он как следует глотнул воздуху.
— Так он с крючка сорвется, — отозвался Майнос.
Я снова открыл было рот, но вдруг моноволоконная леска резко натянулась. На ней заблестели капельки воды. Когда Майнос попытался крутить катушку, удилище резко потянуло на сторону. Я извлек подсак, который держал специально для таких случаев, и стал медленно опускать его под днище лодки. Тут леска со звоном оборвалась.
— С-сукин сын, — выдохнул Майнос.
— Забыл тебя предупредить, на дне полным-полно коряг. Ну да ладно. Я сам на этих окуней не одну блесну извел.
Почти пять минут он не произносил ни слова. Выпив одну бутылку пива, он открыл вторую и закурил сигару.
— Хочешь курицы? — наконец спросил он.
— Не откажусь. Однако темнеет. Мне правда необходимо вернуться, Майнос.
— Я тебя задерживаю?
Я достал свое удилище, прицепил на него пластмассовую приманку в виде жука с желтым пером и красными глазами, прицепил к ней крючок и вручил Майносу.
— Окунь не может устоять перед этой штукой, — сказал я. — Давай-ка отплывем на открытое место и покидаем оттуда. А потом я поеду домой.
Я поднял якорь, однако мотор заводить не стал; сев на весла, я направил лодку через канал. Небо начало загораться малиновым закатным светом, над нашими головами взад-вперед сновали ласточки. Внезапно подул ветер, и с ветвей деревьев на поверхность воды посыпались нерасторопные мошки — в воде их уже поджидали голодные рты лещей, окуней и рыб-солнечников. Заходящее солнце озарило западный край неба оранжевым огнем, на песчаных отмелях и поросших камышом островках кормились журавли и серые цапли. Майнос выбросил окурок сигары, тот с шипением упал в воду. Потом он раскрутил удилище «восьмеркой» над своей головой и забросил приманку подальше, в заросли водяных лилий.
— Как ты себя чувствуешь после того, как прикончил Ромеро? — поинтересовался он.
— А никак.
— Я тебе не верю.
— Мне-то что.
— Не верю, и все тут.
— Так ты за этим и затеял эту рыбалку?
— Сегодня утром я разговаривал по телефону с лейтенантом Магелли. Тем самым. Так вот, ты не сказал ему, что Ромеро убил твою жену.
— Он и не спрашивал.
— Еще как спрашивал.
— Не нравится мне твой тон.
— По-моему, тебе стоит поверить, что у тебя есть друзья.
— Послушай, если ты считаешь, что я с самого начала намеревался пристрелить Ромеро, ты ошибаешься. Просто так вышло. Он думал, что сможет обставить меня. У него не вышло. Вот и все. А всякие там последующие выводы — это для идиотов.
— Да плевать я хотел на этого Ромеро. Туда ему и дорога. — Он сделал неудачный заброс и выругался.
— Тогда в чем же дело?
— Магелли сказал, что ты что-то унюхал, когда осматривал квартиру, а ему не сказал. Что-то там про сок лайма.
Я молча продолжал грести.
— В конце концов, получилось так, как получилось. Да, мне следовало вызвать полицию с самого начала. Я признаю свою ошибку. Вот так-то, Майнос.
Он сел в лодке, достал удилище из воды и воткнул крючок в пробковую рукоять.
— Хочешь, я расскажу тебе поучительную историю? — спросил он. — Так вот. В свое время во Вьетнаме был у меня начальником один майор. Тупой как пробка и вдобавок порядочная скотина. В зоне свободного огня его любимым развлечением было мочить кого ни попадя. Сядет в вертолет и давай лупасить узкоглазых: женщин там, фермеров, домашний скот — без разницы. А однажды из-за его тупости и некомпетентности вьетнамцы накрыли пару наших агентов и учинили над ними казнь. Не стану вдаваться в подробности, скажу лишь, что желтокожие порой проявляли в этом деле поистине дьявольскую изобретательность. С одним из этих парней — школьным учителем — мы были приятели.
— Так вот, я долго думал про этого нашего майора. Ночами не спал — все прикидывал, что бы с ним сделать. И в один прекрасный день у меня выдалась великолепная возможность осуществить свои намерения, мы как раз очутились вдвоем в глухой местности, где мне ничего не стоило размазать его жирную тушу по деревьям, а потом спокойно закурить косячок и забыться. Однако я не стал ничего делать. Просто я решил, что один ублюдок не стоит того, чтобы я всю жизнь испытывал угрызения совести. Так что он до сих пор жив-здоров и с превеликим удовольствием рассказывает всем и каждому, скольких узкоглазых он уложил. Но я-то, Робишо, — я спокоен. Я не позволил проклятому чувству вины отравлять себе жизнь. Я не трясусь от страха по полам.