Пленники Сабуровой дачи

— Вот молодец! — не к месту хмыкнул Морской и пояснил, успокаивая супругу: — Я всегда знал, что адвокат Воскресенский нас еще удивит! Но я тебя понимаю. Конечно, неловко узнавать такую новость не от него, а в качестве свадебного подарка вручать оконную форточку…

Неподалеку вдруг послышался рев мотора, а через миг оглушенный скрежетом тормозов Морской едва успел заслонить разложенные по бревну бумаги от комьев грязи, летящих из-под колес. Возле бывшей кенассы лихо затормозил знакомый автомобиль.

— Я вас все-таки нашла! — выскакивая из салона, низким голосом закричала та самая учительница Анна Степановна, с которой Галочка сдружилась в пути. — Вы не представляете! Я знала, конечно, что меня будут встречать. Но что Дюшенька приедет лично, да еще с цветами! Я совершенно потеряла голову, а когда опомнилась, мы уже были в пути. — Волосы учительницы растрепались, а щеки покрылись румянцем. — Но я не растерялась! — продолжала она. — Только вещи в комнатку, которую мне выделили, забросила и тут же сказала Дюшеньке адрес, который вы мне называли. Поехали, говорю, знакомиться, а если друзья мои до места назначения еще не добрались, будем искать. Понимаю, что это глупо, но, во-первых, Галочка, мне хочется извиниться за свое нелепое исчезновение. Во-вторых, быть может, мы еще чем-то сможем вам помочь?

— Вообще-то сможете, — сориентировалась Галочка. — Нам с мужем велено по приезде как можно скорее явиться на улицу Дзержинского[1], 62. Чтобы дождаться там лично Алексея Николаевича Толстого и перейти в его распоряжение. Мы замешкались, и теперь нужно действовать побыстрее. Если вам по пути и если ваш супруг не возражает…

— Супруг? — удивленно переспросила Анна Степановна.

Галочка густо покраснела, вспомнив аналогичный вопрос от извозчика. Поняв, что у нее на уме, за миг до того, как Галочка выпалила уже срывающееся с губ: «Так это ваш отец?», Морской успел спасти ситуацию:

— Конечно супруг! — уверенно ввернул он. — Мы же видели, каким влюбленным взглядом он на вас смотрит.

— Вообще-то мы не расписаны, — скромно опустив глаза, улыбнулась Анна Степановна. Было видно, что последние слова Морского ей очень приятны. — Мы оба овдовели в начале войны. Познакомились год назад в Москве по работе. Потом переписывались, пока Дюшенька в Купянске с товарищами ждал освобождения Харькова… И вот теперь…

Морскому стало ясно, что Анну Степановну вызвали в Харьков вовсе не из-за ее высокой квалификации. Вот оно — использование служебного положения в чистом виде. С другой стороны — и человек вроде хороший, и история красивая.

— Всегда знал, что нельзя верить латинским афоризмам, — прошептал Морской супруге. — «Когда говорят пушки, музы молчат»? Фигушки! Полюбуйся! И твой дедушка, и Анна Степановна — все влюблены. По крайней мере Эрато — муза любовных песен — молчать точно не намерена.

— «В бомбоубежище в подвале, / нагие лампочки горят…/Быть может, нас сейчас завалит, /Кругом о бомбах говорят…/ Я никогда с такою силой, / как в эту осень, не жила. / Я никогда такой красивой, / такой влюбленной не была», — поддакнула Галочка, вспомнив строки Ольги Берггольц, которые после прорыва блокады Ленинграда кто-то передал в Москву на радио.

* * *

Вспоминая эти строчки Ольги Берггольц, Галочка всегда еле сдерживала слезы. По радио сказали также, что муж поэтессы — тот самый, для которого Ольга была «такой красивой» и в которого была «такой влюбленной» посреди осажденного Ленинграда 1941 года, — умер от голода на вторую зиму блокады. И даже сейчас, когда блокада прорвана, бои за город все еще идут, и каждый день гибнут-гибнут-гибнут любимые, влюбленные и самые важные для кого-то люди. Впрочем, как и везде сейчас.

Галочка даже представить не могла, что случилось бы с ней, потеряй она мужа. Наверное, сразу умерла бы от горя или сошла с ума. Раньше такие страшные мысли она отгоняла прочь: Владимир был рядом, делал большое и важное дело, и, помогая мужу во всем, Галочка искренне верила, что пока они способны приносить миру пользу, судьба будет оберегать их. Но теперь, когда московское начальство в графу «место работы» вписало Морскому «военный корреспондент», отрицать очевидное было все сложнее: мир сошел с ума, никто не застрахован, через миг каждый может оказаться в горячем аду передовой или сразу на небесах.

Подозревать неладное Галочка стала с того момента, как пришел вызов в Москву. Злополучная правительственная телеграмма, служившая нынче документом и для получения пропуска, и для железнодорожного проезда, кроме адреса и подписи секретаря вмещала только два слова: «Приехать немедленно». И хотя Морской говорил, мол, о цели вызова гадать пока не стоит, что телеграммы в военное время допускаются лишь на 20 слов, а значит, никаких объяснений в них быть не может, и вообще, что сейчас куда больше нужно волноваться о том, как доказать, что вызов касается их двоих, а не его одного, Галочке все равно было очень тревожно. На безопасное дело так не вызывают.