Пленники Сабуровой дачи

Морской благодарно кивнул, чмокнул жену в лоб и, бросив растерянное «увидимся вечером у Воскресенского», помчался догонять экс-супругу. Одновременно он радовался предстоящей встрече (после развода Морской с Двойрой умудрились остаться друзьями и даже общими усилиями вырастили красавицу-дочь), но и, памятуя о нелегком Двойрином характере, на ходу готовился сопротивляться, выслушивая обычные для бывшей жены упреки и недовольства по поводу неожиданного вторжения в ее жизнь.

Он несколько раз окликнул Двойру по имени и, не дождавшись ответа, перешел на бег. Обогнав, развернул ее к себе за руку и оторопел.

— Морской? — Глаза Двойры были наполнены слезами. — О боже, ты? Как вовремя. Как кстати! — Она внезапно растеряла всю свою решительность и, запричитав что-то бессвязное и всхлипывая, бросилась ему на грудь.

— Тише-тише, — нелепо утешал ничего не понимающий Морской, прижимая Двойру к себе. — Что случилось? Успокойся, дружок. Мы все решим. Не плачь!

— Никакая я теперь не Двойра, — глотая слезы, заявила бывшая жена. — Два года уже как Вера Андреевна. Долгая история, потом расскажу… — Она явно пыталась успокоиться, но никак не могла справиться с рыданиями.

И тут Морской заметил в ее опирающейся на палку руке похоронку. Ошибки быть не могло: согнутый вдвое хлипкий желтоватый бланк со зловещим словом «Извещение» в заголовке.

— Яков? — внутренне похолодев, заставил себя спросить Морской. Яков Киров вот уже много лет был Двойриным мужем, отцом ее сына Женьки и отличным отчимом дочери Морского — Ларочки. Кроме этого, он с незапамятных времен был настоящим верным другом Морского. Неужели его не стало?

Незадолго до войны Якова — практикующего врача, заведующего кафедрой судебно-психиатрической медицины — арестовали по каким-то надуманным обвинениям в заговоре против советской власти, но в конце июня 1941 года оправдали и отпустили. Вернее, отправили сразу на фронт, где были нужны медики. Если бы не эта нелепая история с арестом, Яков, как ценный доктор, попал бы в хороший военный госпиталь, но партийная репутация пострадала, и его, не щадя, отправили в самое пекло.

— При чем тут Яков? — переспросила Двойра удивленно, а потом снова начала рыдать: — Лариса, Морской! Ла-ри-са! Бедная наша доченька!

Морской почувствовал, как замерло сердце, а земля уходит из-под ног. Он еще крепче прижал Двойру к себе — чтобы самому не упасть, а не чтобы поддержать ее…

Глава 4 Нова Україна

Ларочка Морская опомнилась, открыла глаза и поняла, что умерла. Такая ослепительно светлая комната, такая тишина и такие белоснежные занавески, подсвеченные с обратной стороны росписью теплых солнечных лучей, посреди военного времени могли быть лишь на том свете. И этот мальчик — да-да, вот этот, сидящий у окна, стриженный ежиком и глядящий восхищенно светло-карими, почти янтарными глазами, — на самом деле так приветлив быть не мог. Ларочка не очень помнила, откуда с ним знакома, но точно знала, что в реальной жизни ему положено быть хмурым и суровым. Стоп! Это же тот самый красноармеец, что отбирал у людей воду! Усилием воли Ларочка подавила желание улыбнуться в ответ. Жалко, конечно, что парня тоже подстрелили, но это не повод прощать издевательства над мирными жителями.

— Очнулась? — шепотом спросил мальчишка.

Ларочка даже попыталась ответить, но горло пересохло так, что ничего сказать не получилось. Ну и ладно. Об этикете загробного мира Лара знала мало, но надеялась, что отвечать на вопросы внезапных галлюцинаций или даже реальных попутчиков он не обязывает. Вместо новых попыток заговорить Ларочка попыталась привстать, чтобы оглядеться, но движения выходили вялыми, как во сне. Даже ощупать место ранения не получилось. Рука поднималась до уровня глаз — как раз так, что сквозь растопыренные пальцы выставленной вперед ладони можно было смотреть на мальчишку, — а потом бессильно падала на одеяло.

Но откуда на том свете бомбежки? И если их тут нет, то почему незашторенная часть окна заклеена крест-накрест? И звуки! Царившая еще мгновение назад тишина сменилась доносящимся откуда-то издалека гулкими разговорами и хлопаньем дверей.

— Где я? — Ларочка наконец смогла заговорить. Голос звучал слабо, хрипло, и был каким-то чужим, а язык едва ворочался во рту, то и дело словно засыпая.

— Ясное дело, в больнице, — охотно ответил мальчишка. — И это здорово, что ты так быстро очнулась после операции. Добрый знак! Твоя мама так и сказала: если в ближайшее время в себя придет, значит организм справляется, и все будет хорошо.

— Мама? — Ларочка завертела головой в поисках родных, но в палате — теперь ясно было видно, что вокруг удивительно чистая и пустая больничная палата — ни мамы, ни Женьки не оказалось.

— Расскажу тебе, как все было. — Мальчишка подошел поближе и присел на стул возле изголовья Ларочкиной кровати. — Стояло обычное осеннее утро, мы дежурили, как всегда…

— Отбирали воду у несчастных людей, с таким трудом затащивших ее в гору от колодца… — безжалостно поправила окончательно пришедшая в себя Ларочка, от возмущения снова научившись нормально говорить.