Пленники Сабуровой дачи

— Я сначала тоже хотела возмутиться, — продолжала почтальонша. — Потом подумала, а что — чем не вариант? Сын мой человек видный, но одинокий, забота ему женская не помешает… Опять же, какая-никакая, а комната у нее. Если маменьку твою с маленьким в мою каморку подвальную переселить, то, считай, будет у сына моего отдельное место жительства. Как люди заживут! — Тут она спохватилась и начала говорить совсем другое. — Если уж иначе жизнь Светланке не спасти, то отчего бы нам доброе дело не сделать, а? В общем, все бы было хорошо, если бы вечером, вернувшись с работы, твоя Света всю эту историю не услышала. Я как раз детали дела утрясать пришла, а тут — форменный скандал. Столько гадостей я про своего сына от нее услышала! Но простила. Потому что понимаю, — сгоряча девица говорила. Да и с маменькой твоей ссориться не хотела — она так шьет хорошо и любые продукты взамен берет, не жадничает, не злобствует. Не то что Светланка. Ишь! Сын мой ей не угодил!

Коле пришлось несколько раз напомнить себе, что перед ним — немощная, почти выжившая из ума старуха, чтобы не дать волю возмущению.

— В общем, безопасно легализовать свое положение жена твоя не захотела, потому два варианта у нее было — или оставаться жить здесь и ждать, пока немцы снова за ней придут, да еще и Найманов прихватят за вранье — облавы на родственников красноармейцев просто для устрашения устраивались регулярно, а с теми, кто их покрывает, тоже не цацкались. Или второй вариант — катиться, куда глаза глядят. Ее тогда как раз из библиотеки выгнали — небось тоже кто-то хотел как лучше, помочь хотел, а она бузить начала. Но, говорю же, — учительница с тоской посмотрела за окно, — она новую работу где-то нашла, увезла туда и мать твою, и маленького, чтобы на новом месте все начинать. А Найманы долго еще тут жили-поживали. Одни на всю квартиру, короли прямо. Добавку получали, как этнические немцы. От этого, как его… — она наморщила и без того морщинистый лоб, на миг превратив свое лицо в настоящую гармошку. — О! Вспомнила, от Вольдемара Фельдорфа, будь он неладен. Руководил он тут у нас «фольксдойчем» — службой специальной, которая всем гражданам немецкой национальности деньги раздавала. Гады! Если не немец, значит, помирай с голоду. У меня знакомая одна была, Варвара Шевелева, немка немкой — по девичьей фамилии Медер, по мужу тоже там что-то немецкое, — смело могла свои дореволюционные документы восстановить и на надбавку претендовать, но не хотела никаких подачек от оккупантов принимать. Я ее уговаривала не крутить носом, все получить и с нами поделиться — но куда там… Говорю же, никакой пользы от этого «фольскдойча» нормальным людям не было…

— Погодите, — Коля запутался в обилии неизвестных слов и зацепился за единственную знакомую фамилию. — Не тот ли это Вольдемар Фельдорф, что был архитектором дома треста «Донуголь» на Пушкинской? Я про него в газетах читал еще в середине 20-х, когда здание открывали.

— Ишь, что упомнил, — хмыкнула собеседница. — Может, и он. Да кто ж теперь разберет? Подумаешь, архитектор. Никто про него слова доброго теперь не скажет, а дом его — вот увидишь — снесут, чтобы город не позорить причастностью к таким фамилиям. Не зря Вольдемар этот сбежал. В феврале, когда немцы первый раз драпали, он с ними в бега и подался вместе со всем своим подкармливаемым сообществом. Найманы тоже тогда вещички собрали и испарились. Ну а дальше тут, — она обвела глазами кухню, — сам понимаешь, что было. Дом ничейный, охочих что стащить — много…

— А что это вы, Ольга Вениаминовна, — от волнения Коля даже вспомнил, как ее зовут, — так спокойно мне рассказываете, что хотели на надбавку немецкую позариться и, главное, что сын ваш в помощниках у полицаев ходил? Я же — как вы сами вспомнили — представитель органов все-таки. А они за такие дела никого по головке не погладят…

— Ой, да какой ты представитель, — почтальонша махнула рукой. — Все фронтовики, что по ранению в Харьков направлены, ничем, кроме стройки, тут сейчас не занимаются. Кто ж тебя, комиссованного, в органы-то снова возьмет? Толку с тебя? Им бравых заградотрядовцев подавай, а не эту вашу старую породу… И потом, — она посмотрела Коле прямо в глаза, и он шарахнулся, не выдержав исходящей от ее взгляда тоски, — погиб ведь мой Сереженька героически. Помощник помощником, а как какого-то старикашку русского патруль за нарушение комендантского часа наказать собрался, так не выдержал, вступился. Так и погиб. Расстреляли на месте вместе со старикашкой, будь он неладен.

Воцарилась долгая, напряженная тишина.

— Ладно, некогда мне бездельничать. Еще вон сколько почты по людям разнести надо, — почтальонша встала и решительно направилась к двери. — Если своих найдешь, передай им мой поклон. Хорошо твоя маменька шьет, лучше всех, кого я знаю… И что Сереженька погиб, тоже скажи. Пусть Светланке твоей стыдно станет, что последними словами человека ни за что поливала.