Пленница французского маркиза

А потом, ей ведь надо будет зайти в полицию, выправить подорожную, паспорт на Агриппину. Найти почтмейстера, заказать лошадей... Кто станет этим заниматься? Ничего противозаконного в желании княжны Астаховой уехать во Францию нет, а все равно оглашать это свое намерение она бы не хотела, справедливо полагая, что брат в этом случае сделает все возможное, чтобы во Францию её не отпустить.

Кто знает, что придет в голову князю Астахову, который уверен, что у сестры денег нет, потому он может позволить себе указывать, как ей жить и что делать. Таким своим поступком она выбивала почву из-под его ног, позволяла другим усомниться в его правах, как главы рода...

В общем, как ни крути Софья, а обращаться со своими проблемами придется к всесильной мадам Григорьевой. Отчего-то княжна была уверена, что для этой женщины нет нерешаемых проблем.

Главное, чем привлекала Соню эта женщина, - обещанием полного сохранения тайны, которую княжна решила ей поверить. Конечно, насчет одной лишь поездки во Францию, избегая, по возможности, объяснений о том, откуда у неё взялся слиток золота.

Опять, как и в прошлый раз, Соня взяла с собой Агриппину, которую прежде выслала за извозчиком. Ежели теперь у Астаховых и была карета, то пользовался ею исключительно князь Николай Астахов.

Соня не роптала. Брат был теперь главой рода. В его руках и должно сосредотачиваться все, хотя бы и найденное золото.

Мадам Григорьева встретила Софью если и не как близкую родственницу, то как хорошую знакомую, каковую ей всегда приятно видеть. Правда, по титулу не величала, но по имени-отчеству и на "вы". И ни одним движением или словом не напомнила ей о том, что когда-то - впрочем, совсем недавно Соня обращалась к ней по деликатному вопросу.

- Знаете, о чем я подумала, Аделаида Феликсовна? - проговорила Соня. Будь в нашей стране матриархат, из вас получился бы великолепный канцлер.

Та ничуть не удивилась, но несогласно покачала головой.

- Ежели звание сие дали бы мне как министру иностранных дел.., Григорьева в шутку задумалась. - Ах, Софья Николаевна, могу только догадываться: вы говорите о государстве, в котором правят женщины. То есть, не только престол, а и Сенат, Канцелярия, войска - все у них в руках?

Соня, улыбаясь, кивнула.

- Я вам скажу так: глупости все это, душечка! Ну какой из меня канцлер? Прежде, чем от других послушание требовать, он сам должен дисциплину уважать. А разве потерплю я чье-то превосходство над собой? В своем деле я сама себе голова, а там изволь подчиняться какой-нибудь дуре. Или представьте себе, коли две женщины, каждая из которых не уступает другой по уму, - или по самомнению, - на одной ступеньке окажутся? Они же друг дружке глаза выцарапают. А уж крику будет, гаму... нет, отвел нам господь место в жизни, его и надобно держаться. Хорошо уже то, что мы можем, понятное дело, с умом, так себя поставить, что правим, не будучи коронованы. Мужчинам, которые намного слабее нас духом, служим поддержкой да опорой... Но у вас ко мне дело, как я понимаю?

- Дело, Аделаида Феликсовна, да ещё какое. С тем, первым, по сложности и не сравнить... Не знаю даже, с чего и начать.

- Начнем мы, ангел мой, с чаю. Я вот Марфушу кликну, она и принесет. Ты опять с моими любимыми пирожными приехала. Хвалю за уважение. Могу сказать, Мария Владиславна свою дочь хорошо воспитала.

Григорьева как-то незаметно перешла на "ты", но звучало это у неё без амикошонства, как обращение старшей подруги. Соня, при упоминании имени матери, не выдержав, всплакнула.

- Маменька часто говорила мне: ангел мой!

- Поплачь, поплачь, - покивала Григорьева. - Как тут не заплачешь, коли сиротой осталась. Но с другой стороны, о маменьке можно не печалиться: сказывают, княгине легкую смерть бог отпустил.

- Во сне скончалась, - вздохнула Соня.

- Все там будем. Потому наше дело - жить сколько отпущено, да покойных не забывать, желая им всякий раз царствие небесное и молясь о них перед богом.

Она говорила всякие необязательные вещи, пока её служанка устанавливала на столе самовар, чашки и вазочки со всевозможными вареньями и прочими домашними сладостями.

- Люди знают, что я сладкое люблю, вот и несут, кто что может, - для чего-то объяснила Соне Григорьева.

Дождавшись, пока они остались одни, хозяйка отхлебнула в очередной раз из чашки ароматный чай и цепко взглянула на Софью.

- Теперь, пожалуй, можно и к делу приступить. Что за нужда у дочери моей милой, ныне покойной приятельницы?

Аделаида Феликсовна говорила безо всякого кокетства, хотя Соня мимоходом подумала, что её маменька вряд ли считала приятельницей мадам Григорьеву. Но сейчас княжне было не до тонкостей, потому что эта женщина была её единственной надеждой.

- Мне нужно уехать, во Францию, - с ходу выпалила она. - И потому выправить, что там положено, паспорт, подорожную - все необходимые документы... На меня и Агриппину.

- Неужели брат твой не может этого сделать? - вроде удивилась Григорьева. - У него такая теща, к самой императрице приближена, а значит, и связи - не чета нашим!