Пленница страсти. Беркут и ласточка

Не двигалась, загипнотизированная его голубыми глазами. Сейчас лихорадочно-яркими. Но одновременно глубокими, как там, у озера.

Мда… Сотни оттенков Беркута.

Раз – и я в тисках его рук. Вначале Беркут зафиксировал меня за плечи, словно пытался не позволить сбежать. Или, наоборот, давал возможность вырваться.

Затем притянул и обнял, как прежде.

– Ты не ответила…

Он спросил тихо, без нажима, с каким-то надломом. Даже голос в конце фразы сорвался.

Я внимательно посмотрела на Беркута.

– Да нет же. Ты все неправильно понял.

– И что я не так понял, Аля? – вскинул он бровь, слегка оживая, давая мне возможность переубедить его.

– Просто я боюсь. Неужели не понимаешь? – я почти всхлипнула. Вчера и позавчера я решительно не позволяла себе раскваситься. Даже стремилась делать вид, что все нормально, все, как всегда, все как обычно. А вот тут вдруг накатило.

Беркут выдохнул и прижал меня к своей груди, а затем погладил по голове. Сначала едва ощутимо, а потом все более мощно, властно и одновременно успокаивающе.

– Ничего не бойся. Я не позволю, чтобы с тобой или с кем-то, кто тебе дорог, что-то случилось. Я даю тебе слово, Аля. Поверь, мое слово дорого стоит.

Я прильнула к Беркуту. Стало так приятно, так просто и естественно отдаться на волю его силы, его возможностей и его чисто мужской реакции – защищать, закрывать своей грудью. Я сама поразилось как легко у меня это вышло, совсем без усилий.

Хотя я прикладывала массу усилий, усердия, чтобы всегда чувствовать себя уверенной и свободной от необходимости просить кого-то о помощи.

* * *

Беркут

Аля казалась такой напуганной, несчастной, что у Беркута в груди защемило.

Он был в шаге, в секунде от того, чтобы все выложить. Начистоту, до последнего слова и запятой.

Но когда прижал Алю к своей груди, гладил и утешал, сам изнутри пропитывался этим ощущением.

Как же спокойно, как хорошо, как здорово быть с ней. Давать ей защиту, дарить ей уют. Выполнять ее капризы, поддерживать… Заботиться о ней!

Он никогда еще так отчаянно, так болезненно не хотел о ком-то заботиться. Разве, что, когда заболела мать. Это была патока ее близости, пропитанная горечью скорого расставания…

И вот сейчас для Беркута стало очевидным: расстаться с Алей – это ломать себя. Все свое нутро выворачивать.

Наверное, он все равно мог бы… Если бы так ей было лучше. Но чем это лучше, мать твою? Ведь ей здесь хорошо – Беркут видел!

Он не мог настолько ошибаться. Даже на эмоциях, под гормонами! Ее глаза радостно светились, и все ее лицо сияло…

А Аля затихла в руках Беркута. Так маленькая птичка, что выпала из гнезда, затихает в руках доброго человека. Понимая, что тот вернет ее в спасительный дом, накормит и убережет когтей хищников.

Она была такой хрупкой и маленькой в его объятиях. Такой…

У Беркута голова пьяно кружилась. И он просто не смог, в последний момент спасовал.

Ложь вырвалась из горла сама и дальше все пошло по накатанной. Снежным комом цеплялось – одно за другое. И все – уже не остановить.

За ужином он все еще чувствовал Алю. В своих руках. Близко-близко.

Будто она не сидела за столом напротив и не убеждала сына вначале поесть картошку с грибами, и только потом переключиться на сладости.

Он ее чувствовал. Каждой своей клеткой. Ее сомнения словно били по оголенным нервам. Ее страхи огнем растекались в груди.

Беркут еще никогда, с момента смерти матери не чувствовал ничего отдаленно похожего…

Желание заслонить, закрыть своим телом, уберечь от всего, что может навредить Але.

Любой ценой и любыми средствами.

Иногда Беркута нанимали частные лица. Для своих близких. И, наверное, лишь сейчас он понял, что те испытывали.

Когда дрожащими руками перечисляли задатки, когда с первого раза не могли воспроизвести собственную подпись на договоре…

И просили. Не требовали от него, как от нанятого работника максимального качества обещанной услуги. Просили, чтобы он помог.

Ирина с Майей выглядели донельзя довольными тем, что их добыча попала на стол.

А кухарка прямо расстаралась. К грибам с картошкой сделала еще жульены с белыми грибами и подосиновиками.

И к ним пирог – пышный, с грибами и луком.

Аля со смехом слушала подругу и родственницу и улыбалась так радостно, так светло, что у Беркута щемило где-то под ребрами. И даже кусок в горло не лез.

Поэтому он ел почти на автомате.

Однако в самый разгар семейного пиршества на телефон Беркута пришло сообщение.

– Я сейчас, – пообещал он, потому что скрыться по-тихому не вышло. Аля на него обернулась и так посмотрела, что Борислав на секунду застыл, как вкопанный.

Да что ж такое-то, мать твою! Теперь она им рулит, даже просто метнув взгляд?

Даже мать так на него не действовала. Да никто в жизни Беркута! Никогда! Ни при каких обстоятельствах! Даже если его жизнь от этого зависела!

Как Беркут и ожидал, Алексей отчитывался об удачно завершенном деле.

Борислав ударил кулаком в стену, а потом еще пару раз, до боли, до ощущения, что костяшки крошатся. И торопливо вышел в соседнюю комнату.

Прислонил пылающий лоб к окну и дышал, дышал, дышал.