Пленницы судьбы

По существу, с указа царя начался третий этап в жизни девушки. По происхождению Анна была наполовину немкой: родилась в 1829 году в Мюнхене, в семье Тютчева, служившего в русской дипломатической миссии при Баварском дворе, и графини Ботмер. До 18 лет Анна жила в Мюнхене, училась в католическом Королевском институте и смутно представляла себе далекую Россию. Но в 1847 году баварский период ее жизни резко сменился орловским: отец покинул службу, вернулся на родину и поселился в своем имении в Орловской губернии.

«Мой отъезд из Германии, — писала потом Тютчева, — навсегда оставил во мне грустное воспоминание. Меня так внезапно, как бы с корнем, вырвали из того мира, в котором протекло все мое детство, с которым меня связывали все мои привязанности, все впечатления, все привычки, — для того, чтобы вернуть в семью, совершенно мне чужую, и на родину, также чуждую мне по языку, нравам, даже по верованиям; правда, я принадлежала к этой (православной. — Е. А.) религии, но никто меня ей не обучал».

И тут у выпускницы женского католического заведения, почти не говорившей по-русски, открылась «русская болезнь» — необъяснимая и сильная любовь к России, стране неблагоустроенной и совсем неласковой даже к своим детям. Эта «болезнь» настигает многих иностранцев, впервые попавших в Россию. Каждого тут покоряет что-то свое, особенное. Для Анны Тютчевой подлинным открытием стали необозримые степные и лесные пейзажи ее второй родины, создававшие «самую поэтическую обстановку для моих юных мечтаний», звуки русской речи, песни, которые повсюду слышались в деревне и в городе. Русская половина крови Тютчевой закипела, и она проснулась патриоткой России. А отсюда два шага до славянофильства — увлечения, страсти, идеологии Тютчевой до гробовой доски.

Второй основой, на которой сформировалась личность Тютчевой, была православная религия. Сама Тютчева — в зрелые годы завзятая славянофилка — так объясняет истоки своей религиозности. В Мюнхенском королевском институте, где она получила образование, ей было дано католическое религиозное воспитание, которое, при всех его недостатках, «внушило нам душеспасительный страх перед тщеславием, легкомыслием, светскими удовольствиями, спектаклями, нарядами, чтением дурных книг... в течение всей своей молодости я никогда не стремилась ни к развлечениям, ни к нарядам... никогда не находила удовольствия в французской литературе, оказавшей такое развращающее влияние на мысли многих молодых девушек. Ко времени моего приезда в Россию, благодаря полученному мною воспитанию и природным склонностям, религиозный интерес был во мне преобладающим...».

Увлечение природой, религией было не случайным. Судя по описанию семьи, которое содержится в ее мемуарах, Анне там жилось не тепло и не радостно: «Мое несчастье — это моя семья. В ней господствует дух уныния, отрицания и сплина, благодаря которым жизнь превращается в непрерывную пытку. Никто из нас не умеет пользоваться маленькими радостями жизни, но зато мы превосходно умеем, благодаря неуживчивости и резкости характера, превращать мелкие жизненные невзгоды в настоящие несчастия».

Но религиозная страсть зрела постепенно, а пока началась придворная служба Тютчевой. Так случилось, что цесаревна Мария Александровна (урожденная принцесса Дармштадтская) — женщина тонкая, умная и добрая — нашла в своей некрасивой, задумчивой фрейлине родственную душу. Совместные прогулки, чтение вслух, а главное, беседы на религиозные темы очень сблизили этих женщин. Оказалось, что обе были очарованы православием. Правда, сначала, как писала Тютчева, «не понимая по-русски, я не могла следить за нашей службой, которая казалась мне длинной и утомительной». Но потом она прочитала написанное по-французски сочинение славянофила Хомякова о православии и у нее открылись глаза — в душу к ней как будто вошел мистический дух русского православия. Это было не истерическое увлечение неофитки, а глубокая искренняя вера: «Потребность в молитве постоянно приводила меня в церковь, и я постепенно стала понимать наши молитвы и проникаться красотой православных обрядов».