Плещут холодные волны

— Нет, подождите, — сказал главный врач. — Мне не все ясно.

— Что именно? — рывком поднялась Катерина.

— Мне не ясно, в каком госпитале или клинике его лечили. Тут что-то не так. Наши врачи не могли его так лечить. Вот проследите за рецептурой и режимом и увидите, что он сам себя лечил...

— Что вы хотите сказать?

— Я ничего не хочу сказать. Только мне кажется, что его подобрал не наш корабль. Наши бы не допустили такого лечения.

— А чей же это корабль? Немецкий?

— Нет. Это исключено. Фашисты наших не лечат, а убивают. Это известная истина, — глухо объяснил врач.

— Так что же тогда получается? — растерянно развела руками Катерина. — Может, скажете, его турки подобрали...

— Возможно. Все возможно, — отошел от окна врач.

— Ой боже! — всплеснула ладонями мать. — Вы слышите, люди? Ему еще турков не хватало. Сыночек мой!.. — Помолчала немного и, словно что-то вспомнив, тихо прибавила: — Так это выходит, что он, сыночек мой, Павлушенька, двойной голод терпел. Сначала тело его страдало без хлеба, без воды, а потом... А потом душа его тужила, плакала по родному краю на чужбине, среди турков, этих нехристей...

В землянке стало тихо, люди задумались, поняв всю силу неизъяснимых мук и страданий, которые мать первой почувствовала своим любящим сердцем.

Да, голод моральный, духовный был, наверное, страшнее физического. Теперь они поняли, через какой адский огонь прошел человек, который написал эту статью. Никто не решался нарушить молчание.

А мать вышла к воротам, где теперь остались два обгорелых столба. Не заметила, когда разошлись врачи. Все стояла и стояла, кого-то дожидаясь. Но никто к ней не приходил.

Она ждала долго, как умеют ждать только матери.

* * *

...Писатель Крайнюк метался в страшном жару в холодной, нетопленной квартире. Это было не тяжелое ранение бомбой или снарядом, а обыкновенное воспаление легких, которое он схватил, скитаясь по полесским селам и хуторам. Дожди, зимняя пурга били его в открытом поле, пробирали до костей на крестьянской телеге, не давали покоя и на грузовиках, когда случалось иногда подъехать от села до села или из района в район. А шинелька-то у него хоть и морская, но ветхая. На такие морозы и ветры нужны были хорошие шуба и валенки. Но где их возьмешь?

Другого выхода у Петра Степановича не было. Он хотел увидеть собственными глазами, что происходит в селах и колхозах; как на руинах войны, что недавно прокатилась здесь, начинается новая жизнь. Вдовы и сироты сводили коров, запрягали их в плуги и пахали землю. А где коров не хватало, там копали лопатами. Но везде шла вспашка, сеяли, начинали жить заново.

Постепенно возвращались с фронта демобилизованные: тот без руки, тот без ноги. Принимались за посильную работу. Вечерами уж и песня звенела по селам. Кое-где и свадьбы играли.

Среди тех, кто вернулся с фронта, Крайнюк встречал и моряков. Одни с Балтики, другие с Северного флота, но были и черноморцы. С ними Крайнюк быстрее находил общий язык, и они просто и откровенно рассказывали ему о своей теперешней жизни. А она, эта жизнь, была сурова, сложна, иногда даже труднее фронтовой. Рабочих рук в колхозах не хватало, машины были разбиты, семян и фуража в обрез, а земли сколько было, столько и осталось. Надо было теперь все привести в порядок. Вот люди и сушили себе головы. Более проворные отправлялись в районы, области, а то и в Киев, обивали там пороги министерств, управлений, выпрашивая для своего колхоза то машину какую-нибудь, то элитные семена, то породистых коров или овец на развод. Другие, более спокойные и не такие говорливые, оставались дома, сплачивая вокруг себя всех односельчан на работу в поле и на фермах.

Люди изголодались по мирной жизни и ради нее, ради покоя на всей земле шли на все. Крайнюк чувствовал это настроение в каждой крестьянской хате, в каждом районном учреждении, по всему Полесью, где ему только приходилось бывать. И в райкоме партии, и на рынке, и просто в толпе.

Так как же он мог сидеть сложа руки, если вокруг происходило такое? К тому же роман «Матросы идут по земле» был закончен, хотя за его окончательную правку Крайнюк еще не принимался. Пусть немножко полежит и поостынет черновик, чтоб взглянуть на него потом с некоторого расстояния. А тем временем писатель с головой окунулся в эту новую жизнь, где никто уже никого не убивал, где бойцы не проливали крови, а заживляли раны войны на родных полях вместе со своими сестрами, матерями и невестами.