Плещут холодные волны

— Как это где? — удивляется шофер. — Известное дело, у нас в редакции работает, а теперь поехал в командировку. Я его чуть ли не каждую ночь в типографию вожу, где газеты печатают. Жив ваш Петро Степанович. Книгу новую пишет и в газете часто печатается. Живой, мамаша...

Оляна посматривает то на него, то на невестку. Не сговорились ли они случайно по дороге?

В хату вбежал запыхавшийся, совсем поседевший отец, старый Степан Крайнюк. В сельсовете, наверное, кто-то известил, что приехала Наталка. Обнял невестку костлявыми, всегда холодноватыми руками, плачет:

— Ох, Наталочка, а где же Петро? Где?

— Жив, отец.

— А почему же он не приехал, если жив, скажи?

— В командировку его послали. Разве вы мне не верите?

— Жив, значит, жив, — шепчет старый Крайнюк, хлюпая носом.

Наталка надела на дочек киптарики, угощает их конфетами, примеряет башмачки. Они стали улыбаться ей, признавая родную мать.

Солдаты встали из-за стола, аккуратно все прибрали и по одному вышли из хаты. Проходя мимо Оляны, один из них отдал ей две банки мясных консервов, мешочек с сахаром и две пачки галет — чтоб угощала невестку. А Оляна радуется да все рассказывает Наталке о детях:

— Я их научила, чтоб всем, а больше всего немцам и полицаям, говорили: наши мама и отец на фронте погибли. Теперь мы сироты... Вот они и говорили всем так.

— Говорили? — прижимает к груди дочек Наталя.

— Говорили, — смущенно отзывается Маринка.

— Ох вы ж мои милые...

— А я не говорила, — уже смелей отзывается Таня. — Я немцам язык показывала...

— Показывала?

Таня молчит, только посапывает. За нее отвечает Маринка:

— Показывала. Влезет на ворота и показывает, когда они селом идут...

Старый Крайнюк вступил в разговор, глухо объяснил:

— А тут еще листовку сбросили на село — бейте немецких оккупантов. А внизу подписи стояли — академики, герои, писатели. Люди эти листовки собирают и мне показывают. Вот он, твой сын, Степан, живой и здоровый, значит. Не тужи. Мы немцам не скажем. Спасибо им, не сказали...

— И не сказали, — заважничала соседка, неизвестно для чего тасуя карты, — ведь мы и сами так думали, как в листовке было написано...

Обедали за большим столом, и Наталка не могла нарадоваться, глядя, как хорошо и чинно ели дочки. Едят из одной мисочки, маленькими деревянными ложками, которые им выдолбил дед, а под ложки кусочки хлеба подставляют, чтобы не расплескать постный борщ с фасолью.

Потом стали соседи приходить, дверь хлопала беспрестанно. Все расспрашивают Наталку, где она воевала, где теперь Петро, какие имеет ордена. Рады все, счастливы хоть чужим счастьем. Мать детей нашла... А дети уже и не отходят от Наталки и жмутся к ней в красных, ставших тесноватыми киптариках, в новеньких башмачках. Когда Наталка собралась везти отца в сельсовет, чтоб поговорить там с местным начальством, как просил муж, обе дочки так и бросились к ней: бери их с собой на машину, да и только. Вечером, когда детей уложили спать, а сами снова сели за стол, Маринка с постели вдруг позвала:

— Мама...

— Что тебе, дочка? — подошла к ней Оляна.

— Я не тебя, я ее, — тихо сказала Маринка, показывая пальчиком на Наталку.

Вот так сразу все и вошло в старую колею. На рассвете стали собираться в дорогу. Дети уложили в мешочек свои самодельные куклы, какие-то скляночки, полные пуговиц, букварь и потрепанную книжечку про лисицу и волка. Поехали в Киев счастливые и довольные, забыв про деда, про бабку, про все на свете.

Крайнюк, возвратясь из командировки, уже зная об освобождении родного села, так и замер у двери своей квартиры, услышав плеск воды, звонкие детские голоса. Живы! Они живы! Наталка моет их. Влетел в кухню, где стояла большая бадья, в которой брызгались дети, и встал перед ними на колени. И они сразу почувствовали, что это отец, хотя и не узнали. Только как-то притихли, со страхом посматривая на его пустой левый рукав. Крайнюк просил Наталку, чтоб она о его ранении не говорила даже родным.

Скоро он сам поехал в село и все рассказал.

Мать припала к рукаву и заголосила. А отец ничего не сказал, только тяжело вздохнул. Петро посадил мать на лавку и шутя, как бывало когда-то, сказал:

— Вы бы хоть борща налили, мама. Проголодался я здорово, пока на паровозе добирался до узловой. Пассажирский еще не скоро пойдет. Я на паровозе ехал. А рука что — на то и война, мама. Положил руку, чтоб голова была цела. Только бы голова...

И, даже не отдохнув с дороги, не наговорившись с родными, пошел по селу. Заходил в каждый дом, где были его товарищи и ровесники, хотя хорошо знал, что теперь их уже нет. Одни погибли на фронте смертью храбрых, другие еще воевали. Вот и сидел с их женами и детьми, говорил со стариками, все расспрашивая, как они тут жили, как живут теперь. А ночью записывал все услышанное, загородив коптилку подушкой, чтоб свет не мешал отцу с матерью спать. Тогда и родилась у него мысль написать новую книгу о своих ровесниках, которые возвращались с войны. Тогда и стал путешествовать по родному краю, заводя обширные знакомства с будущими героями во многих селах, которые терялись среди густых лесов.