Плещут холодные волны

...И вот слег от этих поездок. 'Воспаление легких вдруг дало осложнение на сердце, разбередило старую севастопольскую контузию. А тут еще пришло письмо от Мишка Бойчака с целой пачкой вырезок о боевых действиях части, которой командовал полковник Горпищенко. Крайнюк рад был узнать, как освобождали Ростов, Таганрог, но его опечалило то, что в письме не было никакого известия о враче Павле Заброде, которого он до сих пор разыскивал через всех знакомых военных моряков. Он уже не надеялся найти его в живых, но до боли в сердце во что бы то ни стало хотел узнать подробности его смерти. Неужели не осталось свидетелей его гибели? Не может этого быть.

Тяжелое беспокойство сжимало сердце Крайнюка, словно он был виноват в гибели Павла Заброды. В первые дни после прибытия на Кавказ он был убежден, что Заброда погиб именно из-за него, потому что задержался, оперируя его, и не успел своевременно отойти с кораблями. Потом Крайнюк рассказал о своих сомнениях и тревоге полковнику Горпищенко и адмиралу, и те успокоили его и развеяли сомнения, заверив, что врач Заброда никак не мог раньше назначенного срока попасть на корабль, а потом обстоятельства изменились, и корабли уже не подошли к крымским берегам.

Крайнюк постепенно успокоился, но не терял надежды на то, что где-нибудь да найдется хоть один свидетель дальнейшей судьбы врача Заброды.

Самое тяжелое известие было в конце письма Бойчака, и оно до предела разбередило душу Крайнюка. Он любил честного, смелого и волевого полковника Горпищенко. Работая над романом, писатель наделил образ комбрига морской пехоты романтическими чертами, которых, может, и не замечали те, кто каждый день его окружали, воевали, были с ним близки, разделяя горе и невзгоды войны.

И вот теперь его нет. Командир дивизии, которой было присвоено имя Мелитопольской, полковник Горпищенко пал смертью храбрых на поле боя, находясь среди матросов передового батальона в самую трудную минуту, когда нужно было выстоять против жестокой контратаки врага.

Накануне вечером полковник, подводя итоги удачным наступательным действиям подразделений, склонился над картой Крыма и уже видел Севастополь, Бельбекскую долину и край синего моря по левую руку, где высится маяк Качинской авиашколы. Он вынул из походного несгораемого сейфа удостоверение депутата Севастопольского горсовета и спрятал в боковой карман кителя.

— Скоро будем в Севастополе, братцы мои, — весело сказал Горпищенко. — Придется отчитываться перед избирателями. Я не забыл, что они меня все годы избирали своим депутатом. Не забыл, братцы...

А потом вынул большую куклу, одетую в голубое платье, с пышным красным бантом. История этой куклы давняя, еще севастопольская. И о ней знали в дивизии ближайшие друзья полковника. Вскоре после того как разведчики достали севастопольским ребятам елки на Новый год, в бригаду пришла телеграмма со станции Пашковская, Краснодарского края: жена и дети поздравляли полковника с днем рождения. Горпищенко был у командующего, и Мишко Бойчак схватил телеграмму и помчался к комиссару. Тот посоветовался со штабистами и позвонил в горком комсомола тем девушкам, которые благодарили полковника за елки. И вот вечером, когда полковник после обхода линии фронта вернулся в блиндаж, усталый и хмурый, бригадный кок принес и поставил на стол настоящий большой торт, на котором красным кремом были выложены две цифры в виде дроби. В числителе стояла цифра 48, а в знаменателе 100. Удивленный полковник принял от кока торт, и сказал:

— До ста лет, наверное, не доживу, а до победы хотелось бы. Люди хотят мира. Великий голод на него везде... На мир... И мы должны завоевать его людям...

Потом прочитал телеграмму из родного дома и просиял, вспыхнул, как ребенок. А тут делегация трудящихся Севастополя стучит в дверь. Приветствуют полковника, поздравляют. Стоит Горпищенко, растерявшись от неожиданности, слушает. Тогда вышла вперед Ольга Горностай и подала полковнику эту красивую куклу, подарок от севастопольских ребят за те незабываемые елки. Этот подарок был самым дорогим для него. Он повсюду возил его с собой, не раз показывал ближайшим друзьям... В этой кукле словно таился желанный мир, за который так упорно сражались все они вот уже третий год, мир, которого ждали города и села, дети и матери, отцы и сыновья.

— Ну, дочка, держись, — сказал полковник, подбросив куклу под самый потолок. — Скоро я верну тебя севастопольским детям. Уж больше не упадут на их головы бомбы. О, не упадут... Спрячь-ка, Мишко, ее поглубже.

Мишко уложил куклу на самое дно железного сейфа, и они снова склонились над картой.

Но на рассвете немцы ударили танковым клином в самое сердце дивизии, чтоб разрубить ее на две части и этим остановить решительное наступление советских войск. Полковник рванулся в самое пекло боя. Вперед! Только вперед! Земля застонала от железа и огня, и серое небо померкло в черном дыму.