Плеск звездных морей. Очень далекий Тартесс

— А потом, — продолжал юнец, пристраивая одну из корзин себе на кудлатую голову, — потом мне пришлось малость проучить палкой нахальных рабов, загородивших мост носилками. А потом, когда я вошел в мастерскую этого прыткого старичка, — тут он запустил в Эзула корзиной, — я споткнулся о канаты. Твои рабы растянули там канаты, и мне пришлось вздуть одного или двух… Кстати. Миликон, не твои ли носилки были там, подле моста?

— Я терпеливо сношу твои дерзости, Тордул, потому что…

— Потому что побаиваешься моего грозного родителя.

Миликон выпрямил спину.

— Я никого не боюсь, — сказал он высокомерно. — Я столь же светозарен, сколь и твой отец. А ты хоть и предпочел удел простого моряка, не должен забывать, что в твоих жилах течет кровь высокорожденного…

— Пополам с кровью рабыни, — вставил Тордул. — А ваши титулы для меня все равно что плевок.

— Я сношу твои дерзости только потому, что у нас с тобой одна цель.

— Да, — сказал Тордул, — с тех пор, как ты рассказал мне о несчастном Эхиаре, у меня одна только цель: восстановить справедливость, вернуть Тартессу законного царя.

— Этого хочу и я.

— Давно уже слышу. Но дальше разговоров дело не идет. Чего ты ждешь, Миликон? Я перестал тебе верить.

— Я ждал удобного часа. Теперь он настал.

Скрипнули корзины. Тордул вскочил, стал, широко расставив голенастые ноги, перед Миликоном, впился в него напряженным взглядом.

— Настал? Ты говоришь — настал наш час?

— Да. Не знаю только, готов ли ты со своими…

— Мы готовы! — крикнул Тордул. Он подскочил к двери, выглянул, потом заговорил свистящим шепотом: — Тартесс пропах мертвечиной, вот что я тебе скажу! Великая Неизменяемость — ха! Да она только на кладбище и бывает, неизменяемость! Сидят в своих дворцах, провонявших кошками, жрут с серебряных блюд…

— Я сам ем с серебряного блюда, но это нисколько не вредит моему пищеварению, блистательный Тордул, — с тонкой усмешкой сказал Миликон.

— Хватит! — рявкнул Тордул. — Да, я блистательный по рождению, но не желаю носить титула, который теперь продается за деньги любому богатею.

— Деньги нужны казне, — спокойно возразил Миликон. — Это я тебе говорю, как верховный казначей.

— А куда идут эти деньги? На новые дворцы, на кошек, на наложниц? Олово — вот богатство Тартесса. Возим мы его, возим с Касситерид, а кто его нынче у нас покупает? Все склады забиты слитками. Где фокейские корабли? Как можно было допустить, чтобы Карфаген стал на их пути?

— Оставим Карфаген, поговорим лучше о завтрашнем дне…

Но Тордул не унимался. Крупно шагал по каморке, выкрикивал:

— Нашли забаву — голубое серебро! Зачем оно нужно?

— Не кощунствуй, — Миликон сдвинул густые брови. — Ты прекрасно знаешь заветы предков.

— Заветы предков? Да я ставлю корабль олова против самой облезлой из твоих кошек, что наши почтенные предки и сами не знали…

— Довольно, Тордул! Голубое серебро — святыня Тартесса, а народу нужна святыня. Сядь и слушай. Завтра за час до восхода твои люди должны накопиться у западных ворот крепости. Пробирайтесь не по дороге, а левее, где густой кустарник, только без шума, чтобы на сторожевых башнях не услышали. Завтра большая кошачья охота, и многие блистательные отправятся туда со стражниками; именно такого дня я и дожидался. Ты со своими людьми ворвешься во дворец и схватишь Аргантония…

— Я своими руками убью его! — закричал Тордул.

— Пошлешь по городу верных людей кричать на царство Эхиара, а про Аргантония пусть кричат… сам знаешь что.

Тордул нетерпеливо дернул ногой.

— А Эхиар?

— Мои люди доставят его в город. Ты встретишь его с надлежащим почетом.

— За это не беспокойся! — восторженно вскричал Тордул.

— Я еще не кончил. Когда вы ворветесь в крепость, направь часть людей к дворцу своего родителя. Пусть они сомнут его стражу, а его самого возьмут под надежную охрану.

— Это я сделаю, — ответил Тордул, помолчав. — Но… что с ним будет дальше?

— Посмотрим. Думаю, что его государственная мудрость пригодится Тартессу и в дальнейшем.

Они поговорили еще немного, обсудив подробности предстоящего переворота, а затем юный мятежник покинул канатную мастерскую купца Эзула: он торопился к своим людям.

Эзул проводил его за ворота, посмотрел вслед и вернулся в каморку. Отломил кусок лепешки, сунул в редкозубую щель под вислыми усами, пожевал, исподлобья взглянул на верховного казначея.

— А что, светозарный Миликон, если этот сумасшедший и впрямь захватит власть и провозгласит царем этого… Эхиара?

— В Тартессе будет править наместник Карфагена, — сказал Миликон, поднимаясь. — Только Карфаген может покончить с царствованием Аргантония. А мы, — он дернул Эзула за бородку, — мы дадим для этого Карфагену оружие из черной бронзы. Надрубал терпеливо поджидает в Столбах нашего греческого гостя.

Эзул довольно засмеялся, с бороды его посыпались крошки.

— То-то обрадуется греческий простофиля, — сказал он, — и оружие увезет и старого дружка Падрубала повидает. Хи-хи-хи, придется бедным фокейцам с персами палками воевать…

— Так вот кто бунтарь — Тордул. На чего он, собственно, хочет? Возвращения порядков, которые были в старину?

— Ну, допустим. А что?