Плеть о двух концах

Первые сутки ускоренного монтажа дали рекордную цифру: двадцать два стыка. С трепетом, с каким во время войны следил за продвижением линии фронта, Павел Сергеевич передвинул флажок по карте на 528 метров. Вторые сутки принесли сенсацию — 600 метров! Темп набран, сто метров взяты! Он лихора­дочно потирал руки, то и дело поправляя сползаю­щее пенсне, похаживал возле карты, но как ни ста­рался уговорить себя, что дело пошло, и все уладится, умнется, утрясется, на душе у него скребли кошки. Уж кто-кто, а он-то хорошо знал, каким единственным пу­тем взяты эти лишние сто метров в день. Угрызения совести, да и опыт, требовали точной инженерной про­верки трехслойного шва и строгого оформления обо­сновывающих документов. Поэтому первым делом Па­вел Сергеевич позаботился о лабораторных испытани­ях на прочность двух пробных стыков, сваренных Мо­синым на трассе. Трехслойный шов по механическим свойствам мало отличался от четырехслойного. Пред­варительные расчеты, проделанные им той ночью, под­твердились. Он тотчас же отправил пространную теле­грамму в проектную организацию, написал письмо Каллистову, а копии разослал в трест и в главк. Он как бы сматывал с себя паутину, которой опутался нака­нуне. Совесть его постепенно очищалась и очистилась бы совсем, если бы не одно обстоятельство, которое в спешке он чуть было не упустил. Трехслойный шов, так успешно выдержавший испытания, был сварен до раз­говора с Чугреевым — шов после разговора это уже совсем другой шов. Нервы Павла Сергеевича снова на­тянулись. Надо было немедленно испытывать реаль­ный трехслойный шов.

В десять часов утра на него обрушилось короткое сухое сообщение Чугреева: «Алексей остановил рабо­ты по сварке. Прошу перевести в город. Срочно нужен карбюратор для САКа. Настаиваю на отмене просве­чивания швов». Связь была плохая, в наушниках сви­стело, хрюкало, шипело — Павел Сергеевич вспотел, охрип от крика, но никаких подробностей не узнал. Саданув со злости по рации, он вихрем пронесся в свой кабинет, хлопнул дверью, чего с ним никогда не бывало, и засел за телефон. Через знакомого началь­ника аэрофлота заказал на час дня вертолет. Вызвал снабженца, раскатал его за все прошлые и будущие промахи, приказал немедленно, хоть из-под земли, раздобыть карбюратор. Снабженец, обычно канючив­ший по каждой мелочи, выскочил из кабинета как на­тертый скипидаром. В час дня Павел Сергеевич выле­тел на трассу.

Взвинченный, настроившийся дать разгон всем без исключения, увидев Лешку, Павел Сергевич обмер. Всю злость его как рукой сняло. Длинный, нескладный, в болтающейся грязной робе, с огромной всклокоченной головой и тонким бледным лицом, заостренным к уз­кому нежному подбородку, он как-то по-Клавиному виновато улыбался, а в больших серых глазах его дро­жала грусть.

— Мне так надо поговорить с тобой, папка!

Павел Сергеевич обнял его, повел к вагончикам.

— И я соскучился. Ты потерпи малость, я потолкую с Михаилом Ивановичем, — сказал он, кивнув Чугрееву, чтобы тот ждал его в вагончике.

— Поговори сначала со мной, папа, — горячо за­шептал Лешка. — Потом с ним.

Жалобный тон, с которым он произнес эти слова, резанул Павла Сергеевича по сердцу, но прежде чем говорить с сыном, надо было узнать подробности, что­бы не допустить тактической ошибки. Он мягко отстра­нил Лешку:

— Ну, ну, Алексей, мы же на работе.

Лешка уныло поплелся в первый зеленый. У окош­ка, ссутулившись, сидела Валька — чинила чугреевскую куртку. За эти сутки она заметно осунулась, но стала еще миловиднее: лицо побледнело, на щеках залегли матовые тени, отчего губы казались еще ярче, еще за­манчивее. Глаза в темных овалах блестели чистыми белками, как полированная пластмасса.

Лешка с отвращением фыркнул — он поклялся не обращать на нее никакого внимания, но его все время тянуло к ней, и в глубине души он на что-то надеял­ся. Потоптавшись возле своей полки, он хотел уж бы­ло улизнуть, но Валыка остановила его.

— Леша, посиди со мной, — тихо сказала она, но, заметив Павла Сергеевича, вся передернулась и, вско­чив, выскользнула из вагончика.

Павел Сергеевич недоуменно посмотрел ей вслед:

— Что это с ней? Такая веселая была девка...

Лешка пожал плечами.

— Заходи, папа, я теперь здесь живу. Персональный вагон.

— Знаю, знаю, — сказал Павел Сергеевич, подни­маясь в вагончик. — Мне Чугреев уже рассказал про твои подвиги.

Они уселись за стол, друг против друга.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил Павел Серге­евич, с тревогой разглядывая серое измученное лицо сына. — Ты плохо выглядишь. Ты не болеешь?