Плеть о двух концах

— Нет, папа, в этом смысле все в порядке. Меня мучает другое, — Лешка задумчиво посмотрел в туск­лое, забрызганное дождем окно, тяжело вздохнув, опустил глаза. — Или я идиот, или... — не найдя слов, он горько усмехнулся. — После этого случая на меня тут смотрят все, как на идиота. То ли все они боятся его, то ли... Не могу понять. С одной стороны — хал­турщик и рвач, а с другой — взял обязательства бо­роться за звание. И потом — такая ужасная нелепая жизнь. Жалко. Я сначала решил, что он специально все выдумал, чтобы выманить иглу, а сегодня вдруг понял: он мне душу раскрыл, знаешь, по-человечески. А я — кретин. Стыдно.

— Ты о ком?

— О Мосине. Слушай, папа, ты, наверное, знаешь: алкоголиков лечат у нас или нет?

«Господи, какой он странный», — подумал Павел Сергеевич, сдерживая нарастающее раздражение. Ему не терпелось приступить к разговору, ради которого он прилетел на трассу, а тут про алкоголиков...

— Зачем тебе это? — спросил он, хмурясь.

Лешка оживился, придвинулся к отцу.

— Надо, папа, очень важно. Понимаешь, только ты никому не говори, у Мосина мать пьет, валяется по базарам. Мать, понимаешь! А он стесняется спросить. Я хочу помочь ему.

Павел Сергеевич смягчился:

— Алкоголиков лечат, но что-то я не слышал, чтобы они окончательно избавлялись от этой привычки. Прав­да, в последнее время, говорят, стали применять какое-то новое средство, кажется, антабус — точно не помню. Но это страшно: после него пить совершенно нельзя, иначе — смерть.

— А где, где лечат, в какой больнице?

— Кажется, в психоневрологическом диспансере. Где-то за городом.

Лешка схватил тетрадку, торопливо записал, вырвал листок.

— Извини, папа, я сейчас.

— Да успеешь ты... — крикнул обескураженный Па­вел Сергеевич, но Лешка уже выпрыгивал из вагончика.

Ни в вертолете, ни в вагончике Мосина не оказалось. Лешка хотел уж было вернуться к отцу, но вдруг ус­лышал приглушенное расстоянием тарахтенье САКа. «Неужели нашли иглу!» — ужаснулся он и кинулся на просеку. Впереди, в полкилометре от поляны виднелась фигура человека — круглая сутулая спина, качающая­ся походка — вот где Мосин! Лешка побежал вдоль траншей, по гусеничным следам.

Мосин осматривал сваренную накануне плеть, ту самую, из-за которой Лешка остановил сварку. Он хо­дил от стыка к стыку, наклонялся над швами, ощу­пывал их обеими руками и смачно сплевывал, бормоча про себя ругательства. САК тарахтел у начала сле­дующей плети — состыкованных как карандаши сек­ций.

Заметив Лешку, Мосин поднялся ему навстречу, су­нул руки в карманы. Лешка остановился в двух шагах, переводя дыхание, растерянно соображал, с чего на­чать: то ли отдать листок, а потом спросить про САК, то ли наоборот. На губах Мосина задрожала ухмыл­ка:

— Че, малый, опять рога зачесались? — Он лениво кивнул на работающий САК. — Фатера иди пободай, он карбюратор привез.

Лешка в замешательстве стиснул листок, отступил на шаг:

— Врете!

— На хрена? Мне теперь все до этого дела, — Мосин выразительно потряс двумя руками, засунутыми в карманы. — Лишь бы бумагу дали, а там хоть за­стрелись.

Лешка круто повернулся, побрел в мрачном раз­думье. Дойдя до конца плети, он остановился, распра­вил смятый листок, решительно пошел обратно. Мо­син все так же стоял, засунув руки в, карманы.

— Вот, — сказал Лешка, не поднимая глаз. — Здесь написано, как называется больница для вашей матери. Будете в городе, узнаете.

Мооин часто заморгал, рот его судорожно перекри­вился. Лешка бросился бежать.

Павел Сергеевич нетерпеливо вышагивал по вагон­чику, сердито двигал бровями, отчего пенсне покачива­лось и ползало по переносице. Он уже обдумал, как увезти Лешку в город, и теперь сердился, что его так долго нет.

Наконец Лешка появился, но такой понурый, такой съежившийся и несчастный, что у Павла Сергеевича не повернулся язык ругать его.

Лешка устало присел к столу, уронил голову на ру­ки. Павел Сергеевич растроганно потрепал его шеве­люру:

— Зарос как барбос.

Лешка вяло отстранился.

— Папа, скажи, я правильно сделал, что остановил сварку?

Павел Сергеевич долго молча смотрел на него уста­лыми глазами, тяжело вздохнул.

— Что мне с тобой делать?

— Нет, ты скажи, правильно я поступил?

Павел Сергеевич задумался: трудно, ох как трудно говорить с сыном — защищать то, что сам в душе отвергаешь, убеждать в том, в чем нельзя убеждать.

— По крупному счету ты, конечно, прав, — собрался он наконец с мыслями. — Конечно, прав. Но не забы­вай, что есть еще обстоятельства, которые подчас дик­туют людям поступки, противные их взглядам, убеж­дениям, желаниям, и не всегда можно бороться против этих обстоятельств.

— Как то есть не всегда? — удивился Лешка. — Ты же сам мне говорил, что честный человек всегда найдет в себе силы бороться против подлости и лжи.

Павел Сергеевич поморщился, поскреб затылок.

— Ты слишком прямолинейно понимаешь слово «бо­роться». Если все так будут бороться, то и работать некому будет.

— А как иначе бороться? Болтать? Может быть, ты считаешь, что они и дальше могут так же халтурить?