Плеть темной богини

Саныч отступил. Саныч как-то сразу признал Ксюхину силу, доставшуюся ей в наследство от Данцеля, и, поджав хвост, ретировался. Готова поклясться, что дальше приоткрытой двери в комнату он не ушел: сел, вытянул тощую шею, приник к щели, вылавливая каждое слово.

Саныч – он тихушник.

А Ксюха – стигийка. Да, тогда я поняла, что среди этого племени встречаются и твари женского полу.

– Так что, мамаша, не рада?

Нет, нисколько. Я смотрела на нее и удивлялась тому, сколь мало она изменилась. Волосы вот обрезала, коротко, неровно. И голову не мыла давно, и вообще несет от нее подворотней да псиной, а взгляд безумный.

– Ладно, я ненадолго, проверить, как ты тут. Папа велел заботиться. Я позабочусь, – Ксюха достала сигарету и, сунув в рот, буркнула: – Пошли, что ли, чаем напоишь. Поговорим.

Коробка вдруг запищала, замяукала, но Ксюха снова отвесила пинок:

– Не обращай внимания. Обождет.

И снова я не решилась перечить. Мы сидели на кухне, пили чай, Ксюха курила, зажигая одну сигарету за другой, и рассказывала. Точнее, вряд ли она собиралась действительно делиться со мной страхами своими или надеждами, вряд ли ставила целью ввести меня в курс дел, она просто сообщала факты, исполняя некогда данное Данцелю обещание.

– Ты слабая. Ты всегда слабой была. Тенью по квартире бродишь, молчишь, молчишь постоянно… и даже когда заговариваешь, то голос этакий, извиняющийся… и злость берет, прямо сил нету.

Выдох, сиреневый едкий дым по бескровным Ксюхиным губам, по бледным щекам, по утиному носу, над которым срослись густые брови. Дым путается в ресницах, подчеркивая синевой и без того синюшные круги под Ксюхиными глазами, дым сползает по шее за воротник мужской рубашки. Пуговица оторвана, и с обратной стороны, там, где воротник отстает от шеи, видна темная полоска грязи.

– Папа говорил, что сильная рядом с ним не выжила бы. Не знаю. Главное, что я – как он. Почти как он. Хотела бы совсем, да только сил нет. Это из-за тебя! Твоя кровь! Его говорит – делай так, и я не могу иначе! А была бы ты сильной, я бы остановилась. Что, думаешь, по кайфу бродяжкой? Кому мой французский нужен, а? Рожей я не вышла, чтоб с иностранцами болтать, им не язык нужен…

Тощие запястья с рыхлой кожей, словно разбухшей от долгого контакта с водой. Красные узлы суставов, темные мозоли и свежие, розовые еще шрамы.

– Оставайся, – предложила я.

– Нет. Не могу. Зовет. Я пыталась. Я нашла с кем остановиться, думала – сумею. Думала, чтоб как все… приеду с мужем… он хороший человек, да только я не по зубам. Не по силе.