Плеть темной богини

– Особенное, необычное, да у Степанушки иного и не водилось. Сколько раз я ему говаривал, что ж ты, братец, на этакие штуки тратишься, разве ж в них есть что? А он мне: ничего-то ты не разумеешь, Николаюшка. А я разве спорю? Нет, не спорю, не разумею и ладно. Особенное… а пожалуй что… погодите.

Он оставил меня в полупустом помещении, осиротевшем, ограбленном и готовом перемениться по желанию нового хозяина, ежели такой найдется. Отсутствовал Николай недолго, а вернулся со свертком, который небрежно кинул на стол.

– Вот. Особенней некуда.

Сверток, глухо звякнувший, лежал, ожидая, пока я решусь прикоснуться. Это было именно то, что нужно, то, зачем я выбрался из благословенного покоя больницы.

– Последняя его… сто пятьдесят.

– Что? – я коснулся-таки ткани, ощущая сквозь нее нечто жесткое, холодное, продолговатой формы.

– Сто пятьдесят рублей. Дешево отдаю! Считайте, что задаром, из уваженья к памяти брата…

Плеть, медная или нет, скорее отлитая из бронзы, этакая свернувшаяся змея с чешуей-плетением, широкой, сплюснутой головой-рукоятью, на которой явственно проступала резьба.

Та самая плеть, подаренная Гекатой. Совсем как во сне моем.

– Так берете? А то мне складываться надо, завтра-то поутру грузить и ехать… ох и тяжко тут у вас. Я Степанушке говорил, бросай, давай к нам, на вольном-то воздухе всяко спокойнее, а он города держался… зачем?

Плеть оживала, отвечала на прикосновения теплом, тянулась, манила взять в руку.

– Сто пятьдесят, говорите? Если отправитесь со мной, – возвращаться сюда еще раз жуть как не хотелось, впрочем, как и расставаться с чудесной плетью. – Получите двести.

Вецкий станет возмущаться… а и плевать.

После ухода Дашки Илья не думал засыпать, наоборот, он твердо решил сбежать из этой квартиры. Решил, но… но закрыл глаза и увидел Алену: темные волосы, собранные в тугой узел, черный купальник, капельки воды на смуглой коже. Алена стояла на узкой доске, а под ногами ее расстилалась бездна.

– Стой! – хотел заорать Илья, но не сумел.

Алена сделала шаг по доске, взмахнула руками, точно крыльями.

– Стой!

Нельзя, там же бездна, пустота, нет воды на дне. Она разобьется!

– Дурачок, – Алена опустила руки. – Ну что ты все время мешаешь? Ты просто не видишь! Ничего не видишь!

Он видел: серые стены пропасти с желтыми бляшками, словно глазами, с дымом и туманом, поднимающимся из глубин ущелья, и трещину на доске.

– Нет, на самом деле все иначе! – возразила Алена и, легко оттолкнувшись от опоры, ласточкой прыгнула вниз.

Илья очнулся. Он сел в кровати и попытался стряхнуть тягостное ощущение свершившейся катастрофы.

– Ничего не случилось, – он сказал это и понял, что не прав, – случилось. С Аленой? Ну да, с Аленой, давно случилось: она ушла, прыгнула в безводную пропасть брака с герром Бахером, а он, дурак, ничего не понял. Он, дурак, никогда-то ей не был нужен. Он, дурак, лишь временная опора, промежуточная высота или, правильнее сказать, глубина.

– К черту!

Стало немного легче. А и вправду к черту все! Права была Дашка, предупреждая, права была Алена, променявшая одну высоту на другую, правы были все, кроме него, идиота влюбленного. И что теперь? А ничего, забыть обо всем и заняться делами насущными, благо грозят дела сии немалыми неприятностями в ближайшем будущем. Это если, конечно, Илья не разберется.

И надо же было уснуть, вот так просто взять и отрубиться. И теперь, оглядываясь назад, сложно отделить явь от сна. Была ли Дашка? Разговор? Уговоры ее отступить? Или привиделось все, включая ночное приключение? Нет, это точно было.