Плясать до смерти

– Папа! Что толку от нее? Кроме курения, ничего не интересует ее!

– Тебе точно не надо никого? Мать у нас – королевский скороход! За час до тебя добирается!

– Ладно, – улыбнулась, – королевского скорохода присылай!

И действительно! Только Нонну проводил, уже звонит, радостная, из Петергофа:

– Вен-чик! Я уже здесь!

– Ну ты сильна!

Счастливая Настька вырвала у нее трубку:

– Спасибо, батя! Она, оказывается, богатенькая буратина! Сейчас будем с ней варганить мясо по-французски!

– А как это?

– Говядина с вином!

– С вином?

– Да. А что? – Настька оскорбилась.

– Нет. Ничего.

…Вечером обе лыка не вязали! Колька позвонил:

– Скажите же им что-нибудь!

– А ты-то где был?!

– Могу я домой съездить помыться, рубаху сменить?!

Рубаха новая, а жизнь прежняя!

Звонок в дверь. Вернулась, подруга? Подливу не поделили?

Резко распахнул дверь. Прекрасное видение!

– Варя?

Бывшая соседка, из бывшего дома, с верхнего этажа… Идиотская формулировка. Но – чураюсь красивых слов.

– А Насти нет дома, – пробормотал я.

– А я знаю. Я к вам.

“Зачем” – бестактный вопрос.

– Вы такой человек! Все выносите. А о вас-то заботится хоть кто-нибудь?

Вот и ангел слетел!

– Что болит, Настя?

– Все, отец. Кровянка изо рта хлещет.

– Но это, ты говорила, давление регулируется?

Молчит. Этого я и боюсь.

– Сходи к доктору!

Это я ляпнул. Как – сходи?

– Издеваешься, да?

– Так пусть отнесет Колька тебя.

– Он на репетиции.

– На какой?

– Откуда я знаю, папа?

– А ты что-то делаешь? В смысле – работаешь?

– Я перевожу, папа!

Сказать, этого мало? Но для нее, может, в самый раз?

Колька позвонил поздно. И языком уже плохо владел.

– …Кровь не переставая идет!

– “Скорую” вызывали?!

Не разобрать, что бормочет. Да еще собаки орут!

– Приезжали…

– И что?!

– Сказали, что в бомжатник этот не будут входить!

– Едем!

Нонна сидела на табурете, свесив руки:

– И что, Венчик?!

– Думай! Помнишь, когда ты в регистратуре работала, там у тебя такой доктор был, Фельдман. Ты говорила, на помощь сразу кидался.

– Я уже не помню ничего, Венчик.

– Но сейчас – надо. Где эти записнухи твои? Господи! Какой хлам!

Фельдман был строг и элегантен. Однако, не морщась, вошел:

– Здравствуй, милая! Ну, показывай, до чего ты себя довела.

– Вот. – Настя смущенно показала скомканные тряпки в крови.

– Это от давления у нее, – пояснил я.

– Покажи-ка живот.

– Отвернитесь! – Настя смутилась. При всей своей разудалости очень стеснительная была. Ноги даже прятала! Помню, на озеро мы шли сзади нее, смеялись: “О, какие ножки, оказывается, у нее!” Огрызалась!

Стояли за дверью. Долгая тишина. Наконец Фельдман поднялся:

– Откуда у вас можно позвонить?

Это не диагноз!

– Сюда. – Я показал.

– Доктор, – спросила Нонна, – что с ней?

Он молча прошел в прихожую, прикрыл дверь. По телефону говорил еле слышно. Не разобрать! Вышел:

– Сейчас ее заберут.

– Доктор! Но что с ней?

– Узелковый цирроз. В самой… серьезной стадии. – И – к ней: – Ну что, милая, ты не знала? Обманула? Кого?

Вышел мыть руки.

Санитары, матерясь, с трудом разворачивали носилки в этом хлеву. Так и не прибрались. Отвлекались все время.

– Папа! Ведь я не умру? – Настька схватилась за мою руку.

Со шкафа (санитары задели) шлепнулась ее фотография: в школу пошла!

– Папа! Не отдавай меня!

– Ну что ты, Настька! Везти-то всего через двор!

– В нашу больницу! – радостно Нонна добавила.

Носилки на колесах заняли весь лифт – санитары еле воткнулись.

– В реанимацию, – сказал врач, уже местный. – Едет только мать.

Настиного лица я больше не видел. Только пятки ее.

Ходил по заливу. Багровая полоса. Черная церковь в полнеба.

Когда вернулся, Нонна уже пришла. Сидела какая-то растерянная.

– Ну что? – спросил я, шмыгая носом (с холода в тепло). – Ты как-то быстро.

– Сидела, за руку ее держала. Рассказывала, как мы “к бабы Любы” летом поедем. Почему-то это ее интересовало больше всего. “Дг?” – сказала ей. Отозвалась: “Дг…”

– Потом?

– Потом санитар пришел. Или врач. Взял ее на руки и унес. А наши руки… разнялись.

– Унес? Почему?

– Не знаю, – пожала плечом. – Может, каталки не было?

– И что?

– Долго ждала… или мне так показалось. Потом он обратно ее принес. Уложил. Она вроде как без сознания была. Стала ей говорить, как мы любим ее. Она вдруг вздохнула и отвернулась к стене…

– И что?

– Доктор взял меня за плечо. Сказал: “Идите. Дайте ей спокойно…”

– …Поспать?

Нонна покачала головой:

– Нет…

Утро было солнечное, яркое. Умылись, вышли.

Нонна ликовала.

– Хорошо все-таки, что в больницу устроили ее. И так близко!

– Может, в булочную сходим? – буркнул Колька. – Чего-нибудь купим ей?

– Да не надо пока.

Но зашли все-таки. Не хотелось спешить.

Больница была солнечная, какая-то оживленная. Встречи. Разговоры. Воскресенье.

Купили целлофановые синие тапочки, долго натягивали. К окошку справочной подошли:

– Мы к Поповой, Анастасии.

Дежурная глянула на нас как-то странно:

– Сейчас к вам выйдет врач.

Ждали долго. Не хотелось говорить. Вышел не врач, а врачиха.

– Вы к Поповой?

– Да, – выступил я.

– Ваша дочка умерла.

– Ка-ак умер-ла? – заговорила Нонна. – Она же жива-ая! Она же вчера жива-а-я была!

Колька почему-то присел на корточки.