Пляска Бледных

Они парили над крышами зданий высоких и низких, квадратных и прямоугольных, церквей и жилых домов, банков и закусочных, и каждый уголок, каждая стенка, каждая новая мостовая будто бы преображалась, тронутая мелодией этой песни.

Забранная окрепшим ветром, она летела к самим Чёрным лесам на окраине города, близ заброшенного роддома и пустующих новостроек.

Её отголоски были схвачены вместе с сорванной с деревьев листвой и пойманы в ладони юноши с рыжими кудрями.

Он стоял на крыше того самого роддома у гряды тёмных пиков древних тополей, дубов и осин.

Этот парень часто приходил сюда, чтобы провести здесь всю ночь. Его не пугала мысль о том, что постройка давно заброшена и в любой момент может рухнуть.

Ему нравилось это место. Он любил ложиться на нагретую закатным солнцем поверхность и засыпать под шум ветра, что гулял близ лесов. Но в эту ночь его пробудило странное видение о дожде с разноцветными каплями. Все они были подобны лезвиям, срезавшим всё на своём пути от почерневших небес к промозглой земле, и у каждой из них имелся свой окрас: белые, красные, жёлтые, голубые, зелёные, серые, бурые. Каждая — смертный грех, который проникал в особо охочую до порока душу. Люди выходили под дождь и жадно глотали льющийся едкий металл, а затем растворялись в нём, и всякий обращался в небольшую лужу в тон наиболее излюбленного деяния. Какие-то мгновения — и пёстрая слизь затопила город, источая едкие зловония, однако уже некому было их ощутить. А над болотом — огромный замок, за его башнями — лик луны. Цитадель имела формы столь диковинные и неправильные, что не находилось слов для её описания. Из часовой башни стаей летела орда летучих мышей, а пики колоколен окутывал едкий зелёный туман. Подходя к вратам, всякий гость слышал музыку: торжественный оркестр встречал новоприбывшую душу, и в стенах великого здания всегда звучали мелодии, задающие тон жизни в этом странном, причудливом месте.

Парень встряхнул головой, отгоняя дремоту, сбежал на первый этаж, оттуда — на сухую, шелестящую под ногами траву: нужно было всё рассказать сестре.

Повсюду — лето, и с одобрения родителей отроки жили в чаще в своей лачуге.

Его сестра собирала самые разные книги, увлекалась потусторонней наукой, волшбой. Пусть парень верил в её штудии лишь частично, но оккультные темы вызывали у него интерес. Как замена правдивому чуду: добро ли, зло, не всё ли равно, когда погружаешься в это, воображаешь себя героем и мистиком, рисуешь борьбу со мглой. Имеющий время для волшебства навеки окружён приключениями.

Для Орне — так звал себя юноша, — дела сестёр являлись игрой, но и Сильфа и Гертра — средняя и старшая — оставались единственными людьми, с кем ему хорошо.

Конечно же, настоящие, паспортные имена у них совсем другие, но они отказались от них. Им не нравились реалии этого мира, и каждый из троицы искал возможность сбежать от него.

Гертра изучала ведовство, и сила самовнушения помогала ей утвердиться в собственной мощи. Сильфа довольно часто гуляла во снах и делилась ими. А Орне находил занятия сестёр забавными, сам — часто читал и слушал.

Последнее видение, однако, встревожило его не на шутку.

Нет, странности видел он часто, и с подачи Сильфы даже вёл свой дневник, но приснившееся сегодня — оно другое. Он не находил объяснений, почему, просто знал: что-то не так.

Уже в лесу, включив фонарь, юноша пробрался сквозь густые заросли и валявшиеся повсюду ветки к их общей лачуге.

Невысокая хижина из согнутых, перевязанных и сбитых ветвей. Вместо стен обтянута скатертью, за крышу — клеёнка, чтоб прятаться от дождя. Двери, как в палатке — на молнии. И здесь всегда кто-то жил, чтоб посторонние не мешали: если кто из троицы уходил, то хотя бы один ребёнок, но оставался.

Сегодня ночь «дежурства» досталась Гертре — она не любила сон под открытым небом, и, имея время, занималась делами.

Девушка с длинными алыми кудрями сидела за небольшим столиком, сколоченным из пня и пары дощечек.

Светильник в форме ёлочки, внутри — маленькая свеча. Света хватало на то, чтобы хозяйка лачуги могла делать записи в своей тетради. И столик, и табуретка располагались подле кроватей-раскладушек. Пол устлан скатертью, прибитой к фанерной доске, а та в свою очередь — к земле. Забивать гвозди в почву — проку, конечно, мало, но хоть что-то. Лучше, чем ничего.

Дописав ещё одно предложение, «лесная ведьма» обернулась на звуки снаружи и улыбнулась, открыла дверь, впуская запыхавшегося брата, сходу заметив волнение и тревогу в его лице.

— Рассказывай, брат, — приветствовала спокойным голосом, приглашая присесть.

Орне кивнул, описал свой сон.

Сестра внимательно слушала, покусывая губу, затем вздохнула.

— Я не хотела вмешивать тебя в это, братец, но, похоже, ты сам всё узнал. Прости, не стану ничего объяснять, и даже не проси об этом. Работы впереди много, а час уже пробил. Ты посиди здесь, прошу, а я скоро вернусь.

Не дав ничего возразить, девушка как могла крепко обняла парня, а затем, приподняв подол сетки, покинула хижину, забрав с собой фонарь: так он не сможет последовать за ней.