Пляска фэйри. Сказки сумеречного мира

И все же это было лицо войны, и все же это был враг. Вот что война принесла в ее дом. И война, в конце концов, унесет ее старую жизнь, так что чем мальчишка не ангел смерти? И да, Бабуля испытывала жестокое удовольствие при мысли об убийстве ангела смерти, пока он сам не успел убить ее, – и предвкушение последней победы. О такой компании она не просила – а кто бы попросил?

По этому случаю Бабуля решила поспать – потому что поняла, что уснуть она сможет.

– Давай, слезай с него, ты, – проворчала она дубовику, который рожу скорчил (и, кажется, даже язык ей мельком показал), но слезть все равно слез.

Мадам Готье получше укрыла солдатика – облезлой конской попоной, которую нашла на конюшне, – и уселась в кресло. Спать лежа она, честно говоря, боялась: вдруг потом встать не сможет?

Ставни закрыть она не позаботилась. Бабуля всегда любила дневной свет, да и не так уж много его ей осталось. Дубовик приткнулся на подоконнике. Вскоре глаза ее привыкли к темноте, и она различила, что создание дрожит мелкой дрожью. Кто его знает, чем он там занят: может, спит, может вахту несет, а может, просто ждет, что она встанет и чем-нибудь займется. Ночью, в скудном свете, он совсем смахивал на гомункула – совсем как человечек выглядел, или фея какая. Бабуля закрыла глаза и погрузилась в свои мысли. Вряд ли ему свойственно видеть свою смерть так же, как я вижу мою, думала она. Так же ясно. Даже очки не нужны.

Спала она куда лучше обычного. Да уж, когда вчера столько сил на это молоко ушло… Молоко! Мысль эта так и вспыхнула у нее в голове. Она не дала молока дубовику! Небось, сам уже все нашел и выпил?

Теплый дождь барабанил в стекла и утихал, потом снова барабанил и снова утихал. Дубовик вернулся на спинку кровати, приглядывать за заложником. Солдатику было ни хуже, ни лучше. Спал он ровно, а пах скверно. Молоко, как оказалось, все еще пребывало в башмаках. Бабуля сунула в него палец, проверить: да, уже начало чуть-чуть подкисать.

– Если собираешься завтракать, иди и завтракай, – сказала она, готовясь перелить молоко в блюдце и ставить на пол. – Иди, иди сюда, тварюшка.

Но не успела она нагнуться – сложные движения, того и гляди переборщишь и опрокинешься, – сквозь дождь и ветер со двора донесся звук. Нормальный такой фермерский звук, она каждый день такие слышала – каждый день своей долгой жизни на этой самой ферме. Просто кто-то отворил калитку огорода и хрустит теперь к дому по засыпанной гравием дорожке. Бабуля схватилась за грудь и ахнула. Вот что творит с нами война: самые простые события превращаются в сущую невидаль, не успеешь и глазом моргнуть.

– Что? Кто? – прошипела она.

Наверняка это товарищи солдата за ним вернулись. Придется и их тоже убить, если только она сумеет первой добраться до комнаты и винтовки. Черт, ну почему она так и оставила ее валяться на полу у кровати?

– Тащи ружье, – бросила она дубовику, хотя и сомневалась, что он сможет понять слова – не говоря уже о том, чтобы поднять и принести тяжеленную штуковину.

А незваный гость тем временем неожиданно встал у порога. Словно почуяв вековые обычаи фермы, он вытер грязь с башмаков об кусок гранита, установленный у дверей с этой самой целью. Дальше дверь отворилась, и Бабуля Готье выпрямилась, откинув плечи назад, чтобы лицом к лицу встретить следующее последствие своего безрассудства.

– Ты! – вскрикнула она, чуть не плюясь от гнева и, вообще-то, облегчения. – Ты!

Это была ее внучка.

– Я же говорила им, что ты тут! – произнесла Доминика со своим обычным рассеянным видом, стаскивая шарф с головы и смахивая с волос капли дождя. – Старая ты псина, надо же их так провести.

– И они послали тебя назад, за мной? – Бабуля чуть не тряслась от ярости на сына и невестку.

– Никуда они меня не посылали, – возразила Доминика спокойно и даже, пожалуй, чуть гордо. – Они и не знают, что я сбежала. Если ты сумела их провести, то я и подавно.

– Девочка, да ты спятила! Хуже всех них, ей-богу. Если они обнаружат, что ты вернулась, им придется тащиться обратно через линию фронта, чтобы спасти тебя! По крайней мере, пока дело касалось одной меня, впору было пожать плечами и сказать, а, ладно, старуха рехнулась, бог с ней, со старой сукой. Но ты только что обрекла родителей на страшный риск!

– Я записку оставила, что отправляюсь в Париж, – преспокойно заявила девушка.

– Ого, – прокомментировала Бабуля; может, Доминика и не так тупа, как обычно выглядит. – Это было умно.

– И потом, прорваться сюда было не так уж трудно. Дороги полночи стояли сухие, и я держалась в тени. Если слышала топот или лошадей, уходила в поля и хоронилась. Вот когда в конце дождь пошел, тяжко пришлось, но зато от него поутру все операции отложили на попозже. Так что я дошла хорошо.

– Тебя могли изнасиловать, избить, убить, – сурово сказала Бабуля Готье. – Твои родители из сил выбивались, чтобы увезти тебя от опасности, а ты взяла и все им испортила. Зачем ты вообще вернулась, ma cherie?[70] И потом, ты еды хоть какой-то с собой взяла?