— Не хотел бы прерывать этот праздник любви, — сказал Лондон таким тоном, что ясно было: он как раз хотел бы прервать, и, быть может, грубо, — но не попытаться ли тебе освободить Реквиема? Или ты не собираешься этого делать, и все — пустые разговоры?
— Лондон! — произнесла Элинор, сумев вложить в одно слово достаточно серьезное предостережение.
— У меня есть основания для такого цинизма, Элинор. Слишком много раз у слишком многих мастеров я напарывался на разочарование.
— Как все мы, — отозвался Нечестивец.
Я посмотрела на них на всех хмуро, и даже тесное прикосновение Жан-Клода перестало избавлять меня от чувства неловкости.
— Спасибо, ребята, а то у меня совсем не было чувства тревоги перед выступлением.
— Мы не хотим тебе затруднять дело, — сказал Истина, — но, как и все вампиры, кроме тех, кто все время существовал под одним и тем же мастером, мы испытали жесткую и жестокую эксплуатацию со стороны тех, кому полагалось о нас заботиться.
— Смысл феодальной системы в том, чтобы те, кто наверху, заботились о нуждах тех, кто внизу. Но я редко видел, чтобы было именно так, — добавил Нечестивец.
— Ага, — согласилась я. — Это как рейганомика, экономика просачивающегося вниз богатства. Такая система хороша, когда у власти действительно достойные люди.
Братья кивнули, будто я что-то мудрое сказала. Может, действительно сказала.
Я поцеловала голую грудь Жан-Клода, погладила чуть более скользкую кожу на крестообразном ожоге. Отодвинувшись от него, я направилась к кровати, по дороге молясь: «Пусть он станет свободным, но пусть я не причиню ему вреда».
Глава двадцать седьмая
Я велела Реквиему лечь на кровать, и он лег без колебаний. Элинор была права — он был как человек, пораженный взглядом вампира. Я опустилась рядом с ним на колени, подоткнув под них халат, туго завязанный на талии. Глядя на Реквиема, я подумала: есть ли что-нибудь, что я попрошу его сделать, и он откажется? Есть ли вообще какой-то предел? Я видела людей, подчиненных вампирами, которые в мгновение ока становились врагами своих друзей и пытались убить тех, кого любили. Мог бы Реквием убить для меня? Без причины, только по моей просьбе? Хотелось бы знать, но и не хотелось бы тоже.
Я посмотрела на Жан-Клода:
— Это все вертится вокруг секса, или он сделал бы все, что я попросила бы, как человек, загипнотизированный вампиром?
— Не знаю,
— Если ты никогда не собираешься этого делать намеренно, то какая разница? — спросил Лондон, интонацией выражая все свое недоверие. На самом деле его можно было понять.
— Ни с кем из своих я не собираюсь делать этого намеренно, но иногда я оказываюсь одна в гнезде вампиров, которых собираюсь убивать. Они на такие вещи реагируют раздражительно. Я просто подумала, не могла бы я вызывать
Лондон нахмурился и сказал:
— Анита, я тебе не верю.
— Лондон, — обратилась к нему Элинор. — Никогда больше не говори с ней таким тоном.
— Я видел, что может сделать
Его руки стиснули стойку кровати так, что кожа побледнела — слегка. Если бы он уже был сыт, изменение цвета было бы заметнее. Дерево скрипнуло, протестуя, и он убрал руки.
— Где-то в глубине души мне хочется снова испытать это ощущение. Это как все время быть под наркотиком. Радостный подъем, счастье. Пусть не настоящее счастье, но на пике ощущения разницы не чувствуешь. — Он крепко обхватил себя за плечи. — Без этого в мире темнее, холоднее. Но с этим ты — раб. Раб того, кто заставляет тебя делать такое…
Он так резко замотал головой, что даже от взгляда на него голова кружилась.
— Может быть, Лондону следует уйти до того, как мы начнем, — сказала я.
— Нет, — ответил он. — Нет. Если я не могу вынести зрелища, как ты питаешь на ком-то
— Жан-Клод — твой мастер, Лондон, — напомнила Элинор. — Уехать ты можешь только с его разрешения.
— Мы это уже обсуждали, — сказал Жан-Клод.
— Когда? — спросила я.
— Он — наркоман,
— А для мужчин — нет, — сказала я.
—