Пляска смерти

— Это наносило ущерб его силе, чего и добивалась тогда Николаос. Я не собираюсь делать нас инвалидами в смысле магии из-за собственной застенчивости. Хватит прятаться, Ричард. Ardeurесть и останется, и мне нужно его питать.

Он мотнул головой:

— Нет.

— Что нет?

Он сбросил щиты — не знаю, намеренно или эмоции взяли над ним верх. Как бы там ни было, я вдруг услышала все его мысли громче колоколов. Он думал, что когда я возьму ardeurпод контроль, то брошу Мику и Натэниела и жить буду с ним. Останусь с ним. Он все еще надеялся — вполне серьезно! — что мы когда-нибудь станем милой моногамной парочкой.

Секунду всего это было, но его упавшие щиты сорвали и мои, и он ощутил мое потрясение. Мою неспособность поверить, что он до сих пор думает — всерьез! — о том, что такое может быть.

Я почувствовала возникновение очередной мысли и попыталась закрыться от Ричарда, но слишком бушевали эмоции, и я не успела. А мысль была такая: «Даже если я беременна, все равно ничего такого не получилось бы».

Вот теперь потрясение отразилось на лице Ричарда. У него отвисла челюсть, и он прошептал:

— Беременна…

Я сказала единственное, что пришло в тот момент на ум:

— Бли-ин…

Глава пятнадцатая

И с грохотом поставила на место все щиты — резко, плотно, стеной металла. Я мысленно произнесла слово «металл» — гладкий, толстый, непроницаемый. И уставилась в пол, боясь глядеть кому-нибудь в глаза. Боялась того, что увижу на этих лицах — и чего не увижу.

— Анита! — позвал Ричард и протянул ко мне руку.

Я отступила на шаг, мотая головой. Не знаю, чего мне хотелось от этой минуты, не знаю, какая реакция была бы мне в струю, а какая вывела бы из себя. Хотелось же мне сохранить тайну, пока сама не буду точно знать. Эту банку с червями эмоций мне открывать не хотелось, пока не будет ясности.

Нарушил молчание Сэмюэл:

— Поздравляю вас обоих! Младенец — это радостная новость в любом случае.

Я медленно повернулась к нему — из всех присутствующих меньше всего я интересовалась его мнением. На него я могла посмотреть. На него я могла разозлиться.

Самсон уже тронул отца за плечо:

— Отец, мне кажется, сейчас нам стоит уйти.

Сэмюэл посмотрел на своего сына, на меня, на Жан-Клода, на всех, и вид у него был донельзя непонимающий.

— Но ведь это же радостная новость, а вы все — как будто умер кто.

— Отец, — сказал Самсон тихо, но с предупреждением.

Он смотрел мне в лицо, и то, что он там увидел, заставило его взять отца за локоть и попытаться поднять на ноги.

Сэмюэл посмотрел на руку сына и не отводил взгляда, пока тот ее не убрал. Тогда Сэмюэл посмотрел мне в лицо. И уже не очень дружелюбным взглядом. Глаза его казались старше, в них было какое-то глубокое знание и чуть-чуть грусть и даже гнев.

— Откуда такая злость, Анита?

Я стала считать до двадцати, поняла, что этого не хватит, и произнесла, задыхаясь от злости и смущения:

— Не учи меня, что я должна чувствовать, Сэмюэл. У тебя нет на это права.

Он встал, оттолкнул от себя руки сына.

— Подумай, насколько силен может быть ребенок твой и Жан-Клода.

— Нет гарантии, что ребенок его, — сказала я.

— Шансы за то, что, если ты беременна, отец — не вампир, — заметил Ричард.

Он говорил тихо и осторожно, но было в его голосе именно то, чего я не хотела слышать: ожидание и радость.

Я повернулась к нему, и не знаю, что бы я сказала или даже сделала, если бы вдруг между нами не оказался Жан-Клод.

— Пожалуйста, ничего поспешного, ma petite.

— Поспешного, ничего поспешного! — передразнила я, отодвигаясь от него. — Он рад-доволен, а ты так закрыт, что я понятия не имею, что ты чувствуешь.

— Я чувствую, что любое мое слово или действие в этот момент тебя расстроит.

Мне иногда говорили, что со мной иметь дело — сплошной геморрой. Но никогда это не было сказано столь дипломатично.

Я подавила желание на него заорать. И даже голос у меня прозвучал сдавленно от усилий не сорваться на вопль:

— Что-нибудь скажи.

— Ты в ожидании? — спросил он своим нейтральным любезным голосом.

— Не знаю, но октябрь я пропустила.

Ричард подошел поближе и попытался сказать без интонации — не вышло, но он попытался.

— Тебе случалось когда-нибудь пропустить целый месяц?

— Нет.

На его лице бушевали эмоции, и наконец ему пришлось отвернуться, будто он знал: что бы ни было на этом лице написано, мне лучше не видеть.

— Не смей радоваться, ты!

Он повернулся ко мне — сдерживая эмоции, но в глазах его было то самое выражение. Тихое «я-тебя-люблю», которое когда-то предназначалось именно мне, но которое я последнее время нечасто видала. Вожделение — да, но не этот взгляд.

— Ты бы предпочла, чтобы я злился или огорчался? — спросил он.

— Да. Нет. Не знаю. — Вот это была правда. — Не знаю.

— Прости, — сказал он, и действительно какая-то нотка сожаления прозвучала. — Прости, что из-за меня тебе труднее, но как могу я не радоваться, если у нас ребенок?

Вот сумел он выбрать самый худший способ это сказать. От которого я почти наверняка впаду в панику.

— Это еще не ребенок. Это комок клеток меньше моего пальца.

Глаза его стали чуть более настороженными.

— Прости, Анита, что ты говоришь?