Тем временем маленький Василий Вороновский, сидя на полу, видел, как Леська одного за другим глотает в крике бесов – Вира, Зоряна, Лада, Найдена, Оря, Руса и Уса. Царко погрузился в нее последним. Вскочила Леська на ноги, и теперь десятеро не смогли б ее удержать, потому что силища в ней была нечеловеческая, на восемь помноженная. Хапнула мертвую девочку с пола. В два прыжка оказалась у двери, распахнула ее. Тут и Панас, подхватив Василия, был таков.
Понеслась Леська по полю, прижимая маленькую покойницу к груди, дико воя, кровавые космы хлестали ее по щекам. Бежала Леська к лесу, оставляя в деревенской хате резунов доделывать свое страшное дело. И неслось за ней воронье.
Священники подобрались, выходя из потной спячки, в которой не забывали крепко держать пленницу за руки. Взвизгнула та, закричала, и в крике своем почти не уступала она Леське.
– Я не могу больше этого видеть! – мотала она головой, а из до предела открытых ее глаз обильные слезы текли в рот. – Я не можу бильше цього бачити!
Рябь пошла по воде. Нарушились видения, разорвался туман, скрывая в своих полосах дикую Леську, мчавшуюся вперед по белому снегу, только что переродившуюся в ведьму и принявшую в себя бесов.
– Ты видишь, от чего она Карпаты спасла, принеся себя в жертву? Хотела ты, Леська, взять на себя бесов?
– Не, – мотнула головой ведьма.
– Ты Оленьку убила! – крикнула Стася Леське. – Я не хочу быть такой, как ты!
– То не я Оленьку убила, – скрипуче возразила Леська. – Я только воспользовалась ее смертью. Убила себя Оленька сама – пожеланием смерти другому. Она мне бумажку принесла, на нем два имени записала – твое и Василия, сына Марички. Свечки вам в церкви за упокой поставила. А Бог все видит. Бог карает.
Леська затряслась от смеха. Василий же притопнул от нетерпения больной ногой, но тут же взвыл и согнулся от боли.
– Чему смеешься, ведьма? – рявкнул он, занося над Леськой крест.
– Легко мне, Василий. А тяжко было долго. Не держу я их больше, – отвечала Леська. – А девочку ту, Стасю, я похоронила и оплакала, как родную дочку, – заговорила она послабевшим голосом. – Веревочку с ее шеи сняла. Потом она мне сгодилась – твоей сестре Дарке ее передала, а она – портнихе, которая Светланке платье свадебное шила. Веревочка та убила Светланку. А приворот до пана Степана твоя сестра ей еще раньше заказала. Говорила я Вайде – не будет счастья ни детям его, ни внукам. А чулки той девочки я тоже сберегла. Знала – пригодятся. И когда тебя от смерти спасала, надела их на тебя, чтобы смерть тебя с той девочкой попутала, и дважды за одной и той же не приходила.
– Сейчас не время для твоих откровений, – прервал ее Василий. – Они вот-вот пойдут гулять. А если выйдут из этой хаты, кровь польется по всей стране, – в голосе Василия звучал страх.
– Ты думала, откуда в каждом веке берутся резуны, душегубы, насильники? – оборотился к Стасе Панас. Волчья жесткость ушла из его лица, а щеки покрыли бороздки высохших соленых слез, теряющиеся в седой бороде. – То не люди, – продолжил Панас. – То из века в век одни и те же бесы искушают человека.
– Бог выбрал тебя для того, чтоб спасти Украину, – продолжил Василий.
– Нет, Бог дал выбор мне! – выкрикнула Стася.
– Покажи! – разгневался Василий и взмахнул над Леськой крестом.
– Зрите, очи! – приказала та, и глаза Стаси снова выкатились, и снова она была не в силах их закрыть. – Не один, – начала ведьма, – не два…
Но то ли руки отца Ростислава ослабли, то ли отец Варлаам, забывшись, отнял от пленницы на секунду руку, чтобы дернуть себя за бороду, но вырвалась Стася со страшным криком из поповских рук. И, крича истошно, вынеслась за дверь, не встречая на пути препятствий. Пролетела мимо Полькиного дома, и спустя время та, крестясь, клялась куме, будто отчетливо слышала и на всю жизнь запомнила слова, которые выкрикивала сумасшедшая Стаська: «Бесов видеть могу, а резунов – больше не могу!»
Спустилась Стася с оврага, ступила на мост. Добежала до его середины, наклонилась к воде. Закричала снова, да так, что все село высыпало на улицу из домов. А те, кто поблизости был, в сторону ее крика и понеслись. И Богдан Вайда был первым среди них. А как увидала его Стася, завопила еще сильней. И Полька, которая теперь тоже бежала к мосту, прихрамывая, но все же обгоняя трех попов, Луку и Панаса, впоследствии в точности передавала слова, в которые складывался Стасин крик:
– Братики-вороны, возьмите мои глаза. Не могу больше людей видеть!
Пересказывая, Полька переходила на шепот и не забывала креститься, а потом добавляла:
– Братики-вороны, добровольно вам глаза отдаю!