Пляж на Эльтигене

Деревня была пуста, конюшня тоже, и идти было некуда. На Лысую гору Колька поглядел издалека. Там было черно от ребят: катались на санках, на лыжах, на простой фанерке — кто во что горазд. Колька почувствовал себя вдруг страшно одиноким. Ветер дул в лицо. Быстро темнело. Луна вылезла печеным боком из-за туч, и свет ее заискрился редким блеском на крышах домов. Задумавшись, Колька чуть не столкнулся с Капитолиной Кондратьевной. Он поздоровался и хотел прошмыгнуть мимо. Если бы он заметил ее раньше, то мигом исчез бы за какой-нибудь избой.

— Ну-ка постой! Давай поговорим и посмотрим друг на друга, — сказала Капитолина Кондратьевна. — Что ты собираешься делать?

Колька понурился, поправил было шапку, но она опять сползла ему на нос.

— Встретила я твою маму, — торопливо проговорила Капитолина Кондратьевна, — так что в школу ее не приглашай. Сказала, что ты мальчик неплохой, только несобранный, а оттого проказить любишь, меры никогда не знаешь. А учиться можешь, если захочешь.

Это были обычные слова, к которым Колька привык. Но почему-то сегодня они звучали по-особенному, и Кольке вдруг стало жаль себя, Капитолину Кондратьевну, мать. Он стоял, переминаясь с ноги на ногу. Хотел ответить бодро, но губы дрогнули раз, другой; глаза против воли наполнились предательскими слезами. Он подождал, пока слезы впитаются обратно, и только тогда ответил:

— Учиться я больше не буду.

— Вот как? — живо откликнулась Капитолина Кондратьевна. — И что же дальше?

— Пойду работать.

Колька со вчерашнего дня обдумывал эту идею; теперь вдруг пришло бесповоротное решение, и он сразу уверился, что это единственно правильный путь.

Капитолина Кондратьевна подняла воротник и придержала его варежкой, прикрывая лицо, потому что ветер дул пронизывающий.

— Ну молодец! Это ты хорошо придумал, — сказала она, как будто обрадовавшись, что одним трудным учеником в школе станет меньше. — А куда ты собрался, если не секрет?

— На конюшню, — сказал Колька, стараясь не показать гордость.

— Это хорошо, — повторила Капитолина Кондратьевна уже задумчиво. — Если бы я была мальчишкой, я бы тоже пошла на конюшню работать. Очень люблю лошадей. Девчонкой я хорошо ездила верхом.

Колька не поверил, но промолчал. Он попытался представить Капитолину Кондратьевну маленькой девочкой, но ничего не получилось. Даже сама попытка выглядела немыслимой. Ему казалось, что учительница всегда была взрослой, с самого детства.

— Сколько лошадей в колхозе? Десять? — продолжала Капитолина Кондратьевна. — Пожалуй, твоего образования хватит. А вот если их станет тысяча?

— Так не бывает! — ответил Колька с уверенностью: в конюшне столько лошадей просто бы не поместилось. Колька подумал еще, что в математике Капитолина Кондратьевна разбирается, конечно, не меньше всех других ученых, но в лошадях он никому не уступит, разве что деду Гришаке.

— Не бывает? Ошибаешься! — сказала Капитолина Кондратьевна. — До войны я жила на Северном Кавказе, в одном хозяйстве, где насчитывалось около тысячи лошадей. И называлось хозяйство уже не конюшней, а конезаводом. Заводом! Понимаешь? Там были лошади арабской породы, буденновской, ахалтекинцы. Вот там я и научилась ездить. А потом началась война, и коней мы увели в горы. Уводили, конечно, взрослые, но и мы, дети, помогали. Мне тогда было столько лет, сколько тебе сейчас.

— А дальше? — спросил Колька. — Куда делись лошади?

— Тех, что мы спасли, взяли в Красную Армию, в кавалерию.

— А вы были на войне? — спросил Колька.

— Нет, — сказала Капитолина Кондратьевна, — маленьких не брали. Когда мы вывели коней из-под бомбежек, отец ушел в Красную Армию, мама работала на заводе день и ночь. А нас — детей ведь много было — устроили в детский дом. Рядом с большим парком. А в парке был полигон. Взрослых не сразу на фронт посылали, а сначала учили на полигоне стрелять и на конях саблями рубить, гранаты бросать по танкам. Танки были из кирпича. Вот мы к командиру ходили, целую неделю договаривались, чтобы взял нас на фронт. Командир смеялся и обещал. Мы всё теребили его: когда? когда? Он говорил — скоро. А потом серьезно и просто сказал, когда мы пристали: «завтра» — и пожал каждому из нас руку на прощание. Мы чуть свет примчались на полигон, но увидели пустое поле и кирпичные танки. Знакомого командира, бойцов и тех коней, которых мы спасли, отправили ночью на фронт. И командир, конечно, знал об этом, когда прощался. Потом приходили новые люди, и другие командиры учили солдат стрелять и бросать гранаты, а затем уезжали на фронт. Но мы уже не просили нас взять на войну. Мы знали, что детей не берут.

Колька стоял, переминаясь с ноги на ногу, обдумывая то, что узнал.