Пляж на Эльтигене

— Он будет третьим! — объявил Мишка, хлопнув Чику по плечу.

— Мне все равно, — сказал Колька. — Получится, как с планером. Команда сто человек, а работать некому.

Повернулся, закрыл старательно, по привычке, дверь, чтобы не выпустить из избы тепло, и вышел на улицу. Брать Чику ему не хотелось, известно, какой от него толк: позубоскалить, наябедничать и обязательно, хоть в самом никудышном деле, выказать себя первым. Обида долго не проходила, но Дементьев как будто не замечал этого, а Чика торжествовал. Как-то в раздевалке он сказал, не глядя на Кольку:

— Капитаном буду я. Мишка начальником. Нам нужен матрос!

Колька надвинул ему шапку на нос и, ничего не сказав, прошел мимо.

Дом Степана стоял рядом с Колькиным. Но раньше Колька не замечал соседа, пока не увидел его за рулем автобуса. И тут как-то само собой стало известно, что служил Степан в танковых войсках и часы у него подаренные командиром, полка. Теперь, выходя на крыльцо, Колька всякий раз оглядывался: не видать ли Степана. Даже дрова учился колоть так же, как Степан, — с громким выдохом: «Ух!»

После зимних каникул снегу насыпало по самые окна. Колька расчищал деревянной лопатой дорожку у калитки, когда увидел спешившую ему навстречу бабку Потылиху.

— Мать-то дома? — крикнула она издалека. — Девочка у Степана помирает. А дед Гришака куда-то запропастился…

При чем тут мать и зачем нужен дед Гришака, Колька не понял: дед ведь не был доктором. С чужих слов Колька знал, что дочке Степана исполнился недавно годик, что бабка Потылиха, взявшись сидеть, застудила ее, и девочка эта болела, по Колькиным подсчетам, все каникулы.

— Хотели в больницу на машине везти, — продолжала бабка Потылиха, узнав, что матери нет дома. — Так все засыпало. Мишка Пряхин с утра дорогу прочищает, да толку чуть. Снегу-то, снегу! Скоро глядеть будет некуда. Когда еще Мишка управится. А тут каждая минута, можно сказать, дорога.

Колька бросил лопату и выбежал на улицу. Первым делом он хотел зайти к Дементьеву и все обсудить. Но вспомнил Чику, вспомнил последний разговор и прошел мимо.

А Чика в это время стоял возле конюшни и давился от хохота, глядя, как долговязый Леха Сазонов старался в первый раз запрячь Пепла в широкие сани. Леха, по прозвищу Богомол, был известный в округе лихач. Его за лихачество на целый год лишили шоферских прав. И он работал с тех пор где придется. А вернее, нигде не работал. Неделю назад его приставили к деду Гришаке помощником, да пользы от этого получилось мало. Лехе всякая работа была не по душе, кроме шоферской. Поэтому на конюшне он не работал, а только срывал злость на ком придется.

Пепел еще ни разу не ходил в упряжке и не понимал, что от него требуется. Леха размахивал вожжами и хлестал жеребца изо всех сил. Жеребец храпел, косил глазом на Леху и, пятясь назад, старался вылезти из хомута.

— Не пойдет, — сказал подошедший Степан. — Давай другого.

Степан был без шапки и на вид показался Чике каким-то потерянным и жалким. Чика пригляделся внимательнее.

— Нету других, — заорал Леха. Он никогда ничего не говорил спокойно, а всегда орал: к делу и не к делу. На это уже не обращали внимания. Наверное, если бы Леха сказал что-нибудь тихим спокойным голосом, его бы не услышали или подумали, что он шутит.

— Нету… — повторил Леха. — С утра за дровами уехали, к вечеру будут. И дед Гришака с ними укатил, не сидится старому черту. Как это не пойдет? — продолжал он, разъярясь. — Заставим!

Вытянув жеребца вожжами еще раз, отчего тот попятился и едва не сломал оглоблю, Леха направился к забору и выломал длинную палку. Но ударить ему не пришлось. Сзади, как рассерженный воробей, налетел на него Колька Силин, злейший Чикин враг. Лицо у Чики вытянулось. Он не смеялся больше, знал, что Леха скор на расправу.

— Не бей его! Не бей, гад! — задыхаясь твердил Силин, повиснув на руке.

Леха махнул рукой, и Колька отлетел в сугроб. Увидев его залитое слезами лицо, Леха двинулся вперед и хотел подбавить еще, но на пути оказался Степан.

— Не тронь! — проговорил Степан таким тоном, что Леха враз остыл.

— Чего? А чего? Тогда пущай сам и запрягает… — забормотал он скороговоркой. Но голос его быстро окреп, и вместе с этим к Лехе вернулась прежняя уверенность. — Эй, бригадир! Давай другую работу! — заорал он во всю глотку и пошел прочь, проваливаясь по колено в сугроб.

Колька подошел к жеребцу, погладил и что-то начал говорить. Потом не спеша разобрал вожжи. Пепел легко стронул с места и потащил повозку. Колька зашагал рядом, поминутно поправляя шапку. Он знал, зачем Степану нужна лошадь. До Уваровки, где больница, напрямик было меньше десяти километров. В ясную погоду видно было, как на взгорье поблескивала старая колокольня.

Поравнявшись со Степаном, Колька сказал негромко:

— Он пойдет… Обязательно пойдет.

Степан неловко повалился в сани. Они промчались мимо ошеломленного Лехи. Пепел и Леха шарахнулись друг от друга в разные стороны.