Пляж на Эльтигене

— Не знаю, кто ты, — говорил, расхаживая, Вихляй. — Все мужики в плену у женщин, которых они не знают. Ведь я смотрю на тебя, и оттого, что ты нравишься мне, кажется, что не может быть более чистого, радостного, приветливого существа. Но это не от чувств, не от характера твоего, а только лишь оттого, что лицо твое прекрасное выражает именно чистоту, радость, приветливость. На самом же деле, может быть, ты глядишь на меня и думаешь: «Ну что расселся, черт? Кто тебя звал? Когда ты сгинешь?»

Поленька смеялась, не стараясь слишком быстро рассеять его сомнения.

— Нравлюсь? — негодовала она с улыбкой. — Я думала, ты в меня влюблен.

Уютно устроившись на диване, забравшись с ногами, Поленька смотрела на Вихляя. Он возвышался над ней суровый, мужественный. Он судил, и она понимала, что должна выслушать его объяснение до конца.

— Так в чем ты ошибался? — спросила она.

— В том! — сощурился Вихляй. — Ошибался и понимал. Но ничего поделать не мог. Видел, что это просто-напросто обман, красота! Случайный дар природы. Красота и производит впечатление. А ведь доброй ты никогда не была. У нас не будет больше такого откровенного разговора. Через несколько часов я каску в зубы и привет. Увидимся ли… Поэтому слушай. Всегда и во всем с холодным расчетом ты отмеривала жизнь. Ты и Павлика навряд любила. Просто в тот момент он казался более надежным, не то что смешной неповоротливый Вихляй. А то, что этот Вихляй любил Поленьку больше жизни, ее не интересовало. Это не укладывалось в ее схему, где не было места доброте.

— Ну уж!.. — вздохнув, сказала Поленька. — Я добрый человек. Просто меня часто вдохновлял демон зла.

К тому, что произошло после, она вела сама и, может быть, в отличие от Вихляя, знала, что произойдет, едва он вошел. А еще верней, когда произошло, ей стало казаться, будто она знала об этом с самого начала. И счастье той ночи вполне вознаградило ее за терзания.

Никогда она не сознавала себя такой прекрасной, никогда с такой отчетливостью не думала, как красив человек. Вихляй не мешал ей чувствовать красоту, с ним было приятно ощущать себя совершенством.

— Сережа, — говорила она, перебирая пальцами его волосы, — Сережа, я боюсь.

— Чего? — спрашивал он.

— А вот ты уедешь, и я останусь одна.

— Не бойся! — говорил он.

— Я не хочу быть одна…

Он собирался ответить и, наверное, сказать о том, что он вернется и они будут вместе. Ей хотелось, чтобы он так думал, потому что так думала она.

— Мне надо уходить, — сказал он.

— Подожди!

— Твои уехали?

— Скоро… Но я не о том!

— Понимаю… Но что тут сказать?..

— Ты меня любишь?

— Да, — отвечал он.

— Нет, ты меня не любишь, — говорила она в темноте, склоняясь над ним. — Ах, если бы кто-нибудь меня понял. Скажи! Скажи!

Она вытягивала из него слова про любовь, и он в конце концов говорил их, но Поленька, к удивлению своему, чувствовала, что не имеет в его жизни того значения, которого хотела и на которое рассчитывала.

Среди ночи он поднялся, будто выброшенный с постели. Поленька провожала его при колеблющемся свете свечи. По стенам от свечи метались прыгающие тени, как будто в доме было четверо. Поленька глядела, как Вихляй привычным движением перекинул через плечо ремень, поправил пистолет. Выбежав, стоя на крыльце на пронизывающем ветру, следила, как он уходит в ночь. «Темень непроглядная», — думала она с бьющимся сердцем.

Скрипнула калитка. Угрожающий шум деревьев стал тише, постепенно глаза ее привыкли к темноте, и стала видна дорога. Поленька вернулась в дом. Укладываясь в теплую мягкую постель, уже без Сергея, Поленька вдруг уверила себя, что он вернется и все будет хорошо. Под утро, счастливая тем, что случилось, заснула. Последним чувством было удивление… Господи! Где были ее глаза раньше? Почему она предпочла бесшабашного, задиристого мальчишку этому человеку, медлительному, раздумчивому, человеку глубокой души, у которого, однако, оказалось больше мужества, чем у многих других… «Он должен вернуться! Без этого жить невозможно. Ни о чем думать не буду. Нельзя», — шептала она.

Вихляй появился через три дня.

Поленька услышала шаги на крыльце, кинулась к нему и стояла молча, прижавшись. Потом спросила, уже войдя в дом: «Что случилось?» — хотя ничего особенного в его отсутствии не видела и сделалась совершенно счастливой при его появлении.

— Чуть не попал под трибунал, — произнес он без улыбки. — Сказал, что ночевал у жены. Это спасло.

Она промолчала, задохнувшись от волнения, едва справившись с собой. Потому что это было то, о чем она думала дни и ночи, глядя на дождь и на снег, на воющее пламя вагранки, думала, предъявляя пропуск в проходной, и после смены, растапливая печь. И все же, когда он сказал, помолчала, подумав, приглядываясь к нему.

— Женой назвал? Ну и правильно. А кто же я тебе.