Пляж на Эльтигене

Ничего в нем не было особенного: соломенная шевелюра, блеклые голубые глаза, крупный нос. Он и выделялся среди других парней из-за откровенной Дамиркиной ревности. От природы или от этой безумной любви, глаза его вечно лучились насмешкой, — может, лишь это и было в нем необычно. Но за все пролетевшие, промелькнувшие годы Поленька так и не перестала думать, что, будь с ней Гурьянов, жизнь могла бы сложиться иначе.

Они заметили ее в те времена, отличили в пестрой стайке девчат. Чулюгин не раз, кинув летучий взгляд, гудел басом:

— Малышню не трогать… Не обижать!

Услышав этот бас, Поленька всегда становилась уверенней и храбрее.

С Павликом же они не должны были встречаться. Все было против, и прежде всего ее чувство. Уж если надо было придумать типичного сорванца, выразителя озорных выходок и злых шуток всей этой серой массы вербованных, то надо было брать Павлика. Хоть ни силой, ни глоткой он не отличался, был высок, и тощ, и длиннорук, и ничего не запоминалось на его лице, кроме глаз. Некрасиво выглядел, нескладно, молодо, неотесанно.

Можно было отыскать в нем, при известном усилии, доброту, настойчивость, порядочность, храбрость, нежность, даже некоторую начитанность. Не было только одного во все времена, напрочь отсутствовало важное, на ее взгляд, свойство — изящество; костюмы и пальто болтались на нем как на вешалке, даже часы электронные без стрелок, которые вручили ему недавно за какое-то дело, выглядели на его худой, поросшей черным волосом руке, как хомут на теленке. Единственным нарядом, подходившим ему, были кирзовые сапоги, ватные брюки и телогрейка. Шапку он в те времена носил редко, полагая, что смолистый чуб надежно защищает от ветра, снега и дождя.

Само собой вышло, что представление о вербованных как о безликой однообразной массе скоро разрушилось, и оказалось, что вовсе они не примятые и серые, а орлы, молодцы, которые ни в чем не уступали местным парням.

Первую зиму вербованные еще дрались с местными ребятами, и ходить, к примеру, в клуб даже девчонкам было так страшно, что жуть брала. Обязательно потом у входа собирался темный кружок и слышен был страшный треск палок и кулаков. А то и вот — разбегается толпа, и несут одного, черной кровью залито лицо, голова до земли. Пашка Чулюгин! Какая же мощь нужна была, чтобы его свалить.

У Поленьки перехватывало дыхание от ужаса. А каково было тем, кто в кругу?

И все равно не ходить в клуб было невозможно, когда синие ночи опускались над белыми снегами, небо казалось высоким, счастье близким, а воздухом нельзя было надышаться; ноги сами несли туда по синей тропе.

Теснота была, домик маленький, одна лампочка над красным кумачом. А ничего дороже не было тех ступенек, по которым поднимались, стуча сапожками и оглядываясь, тех скамеек, где важно было сразу углядеть единственное место, от которого зависел вечер, зависел час и даже первый миг. Важно было увидеть сразу, где «он», не обязательно рядом с ним садиться, пусть бы «он» смотрел на нее или, наоборот, не видел бы, а вертел головой и старался угадать. Тут много значил каждый взгляд, каждый жест и расстояние в скамейках. А «он» был разный. Сначала Сашка Гурьянов, потом вместе Сашка Гурьянов и Вихляй, потом один Вихляй, потом Вихляй и Павлик.

Весной, когда строительство развернулось вовсю, вражда между вербованными и местными сама собой унялась. Работа сблизила и всех поставила на одну доску.

Девчата, Поленькины подружки, долго еще не могли унять дрожь в коленках после зимних баталий, а недавние поединщики уже обменивались папиросами, пили сообща брагу по выходным и распевали, обнявшись, «От полудня до заката…».

Поленька уже встречалась с Вихляем, когда к ней привязался парень из вербованных. Познакомились они на вечеринке у Нюшки Агаповой. Танцуя с ней, парень просто потоптался на одном месте и усадил с таким видом, будто оказал честь. После снова пригласил, но она не пошла.

Ему, верно, казалось, это он отличил ее от других. А она знала его давно. С той самой драки, когда пронесли Чулюгина и потом били его. Двое, третьему не хватало места. Но и тот, третий, ходил кругом и прыгал, пытаясь достать. Парень поднимался, откуда сила бралась, а его снова валили наземь.

Имя у него было ласковое, теплое — Павлик. После того случая она вздрагивала каждый раз, когда видела его в клубе, чувствовала, что над ним висит опасность, и не могла понять, как может он так бесстрашно приходить в клуб, оглядывать девчонок, подмигивать парням, словно бы ничего не случилось, не было той ночи и никто из местных ребят не следил за ним, не поджидал возле клуба, не совал свинчатку в чужой кулак. Правда, он и сам бил крепко, его опасались. К тому же приходил Павлик не один, пятерка вербованных всегда была с ним, хоть и на убыль шла вражда с местными заводилами.

Боясь за него, Поленька приглядывалась: высокий, с черным чубом, нахальными глазами и белозубой улыбкой. Хотя по лицу видно, по улыбке, что дурак дураком, два действия арифметики.