Пляж на Эльтигене

Однажды Павлик появился в клубе один, без сопровождения. С той же бесстрашной белозубой улыбкой, расточая приветы знакомым девчонкам, прошелся по рядам, задев ее колени сильными ногами. Она возмущенно вскинула голову, прошептав так, чтобы он слышал:

— Надо же! Ходят тут… всякие…

Краем глаза заметила, что он обернулся, поглядел и решительно направился к ней. Потеснив сидевших, хотя на других скамейках было много места, сказал:

— А ну-ка подвинься, красавица. Мы где-то встречались?

Забыл про Нюшку Агапову и про танцы.

Вовсе не нравился, только она сразу почувствовала, что он будет с ней, пойдет провожать и не уступит никому.

Полина Филипповна тяжело поднялась, побродила по дому, затеяла было стирку, но собрала половину белья и опять опустилась на табуретку. Слишком уж разбередила душу память, возвращая ее к дням далекой предвоенной весны.

Господи, четыре года была война, четыре года! Сколько раз по четыре она потом прожила, а как сложилось тогда, как надорвалось, надломилось, так и не поправилось потом.

Весной, за год до войны, для Поленьки началась новая жизнь. Как будто до той поры сидела за закрытыми дверями, поглядывала на мир из-за какой-то черной, глухой занавески. А тут вдруг откинула занавеску и вышла на свет — глядите, мол… Это чувство было живо в ней и сейчас. Лучше других, лучше всех радостей она помнила ощущение первооткрытия самой себя и могла в любой миг застыть на ходу и вызвать его, это чувство, вновь и вновь.

Она хорошо помнила взгляд Павлика, насмешливый прищур, с каким он тогда в клубе шел между рядами к ней. Не дал ей смотреть кино, брал за руку. Соседи кругом шикали. Она встала и ушла посреди сеанса, потому что невозможно было никуда деться от его рук. И, только выйдя, поняла, что наделала. Они оказались наедине, в ночи.

— Ирод несчастный! — чуть не плача проговорила она. — Руки-то хоть вымыл?

Сразу не сложилось у них. «Ирод» — первое слово, которое она сказала ему. Не «здравствуй», не «привет», не «отчаливай», а это смешанное со слезами — «ирод».

По сравнению с Чулюгиным и Гурьяновым Павлик выглядел мальчишкой. Он был примерно одних с ней лет, а ровесников она не терпела. За ней вовсю ухаживал сосед Сережка Вихляев, по-уличному просто Вихляй, к семье которого она испытывала уважение, внушенное по большей части родителями. На их улице у Вихляевых был самый добротный и богатый дом. В нем все выглядело прочно, даже ступеньки на крыльце обиты железом для долговечности. Сад знаменитый; моченые яблоки не переводились до весны, чем сверстники Сережки в младенческом возрасте пользовались.

— Дай яблоко, — говорили они, — а то не будем водиться.

Повзрослев, Вихляй обрел солидность, он уже не раздавал моченые яблоки в обмен на дружбу, да у него и не осмеливались просить. А в сущности он оставался таким же незащищенным и одиноким, как раньше. И все же ей было лестно, что Вихляй стал ухаживать, так сильно было царившее в семье почтение к этому дому.

Он был одним из многих ухажеров, но оказался единственным, кто вышел вслед, когда она покинула клуб, чтобы отвязаться от Павлика.

В первый момент она испугалась, что будет драка. И пошла молча впереди Павлика вдоль улицы, не сопротивляясь, не ругаясь, как хотела сперва. Потом в напряженном молчании они обнаружили, что Вихляй идет следом.

— Чего ему нужно? — спросил Павлик.

— А что тебе? — ответила она.

— Эй, что тебе нужно? — крикнул Павлик. — По пути с нами, что ль?

— По пути! — подходя, выдохнул Вихляй.

— Ну, а мы в другую сторону, — крикнул Павлик и потащил Поленьку в переулок, упиравшийся в овраг.

Через некоторое время они оглянулись. Вихляй шел сзади.

— Дать ему по кумполу? — деловито осведомился Павлик.

— Посмей только! — Поленька высвободила локоть и вскинула голову. — Самому-то наши мало дали?

Павлик как будто удивился, осознав, что гуляет с девчонкой из враждебного лагеря. Поленька подумала, что Павлик обидится и уйдет, но он еще раз повторил:

— Ваши? — и примирительно согласился: — А, за товарища.

— Что? — Поленька остановилась, продолжая гнать его взглядом. Никто ей не был нужен: ни Вихляй, ни Павлик. — Что за товарища?

— А вступился, — легко сказал Павлик, будто речь шла о вещах, которые сами собой разумелись.

Подошел Вихляй.

— Ты что? Опять с нами? — удивленно спросил Павлик.

Вихляй промолчал. Он весь вечер был молчалив, и сперва Поленька не удивилась. Гуляя с ней, он тоже не отличался разговорчивостью. Если начинал говорить, то все какие-то умные истории выкапывал в памяти, про умных людей, которые не силой и храбростью, а умом брали. Теперь стало жалко Вихляя. Она чувствовала, что он отчаянно боится Павлика, но скорее даст себя убить, чем отступится от нее.

Луна заливала белым светом умолкшую улицу, заметна была каждая линия на ладошке; Поленька щурила пушистые ресницы и видела их. Казалось удивительным, почему безмолвие не нарушается, не хлопают двери, калитки и люди не выбегают, полуодетые, растерянные, заспанные, чтобы вымолвить:

— Какая красота!