Пляж на Эльтигене

Несколько дней все шло так, как ей хотелось. Но однажды, развешивая на стуле школьную форму дочери, Поленька обнаружила, что фартук новый. Купили Вережниковы! Ее старания оказались напрасны! Возмущению Поленьки не было предела. Она разбудила дочь и стала требовать ответа.

— Почему взяла? Как посмела?

Надюшка дрожала спросонья или от волнения. Поленька опять увидела, как ширится пропасть, разделявшая ее с дочерью, и вновь испытала странное нежелание что-либо изменить.

Утром, заметив через окно Фросю, Поленька выскочила на крыльцо и, словно продолжая ссору с Надюшкой, закричала:

— Не нищие мы! Без подачек обойдемся. Если мы одиноки и брошены, то у нас гордость есть!

Оказывается, она могла кричать и такое. Вернувшись в дом, почувствовала, как стыд и раскаяние стали подбираться к сердцу, но мысль о новом фартуке придала ей уверенности в этот и последующие дни. Она перестала здороваться с Павликом и Фросей. Потрясая веревкой, запретила Надюшке бывать у них и устраивала лютую выволочку, если подозревала, что дочка нарушает запрет.

Довоенная Поленька не могла бы себе представить, что будет способна устраивать подобные выволочки и драться с собственной дочерью. Однако теперь она находила этому оправдание, точно так же как до войны считала каждый свой поступок объяснимым и правым.

Прошло немного времени, и Поленька обнаружила, что нет в жизни ничего важнее борьбы за справедливость — как она это понимала.

Придя на работу, сказала однажды:

— Жизни не стало! Соседи замучили.

Сослуживцы подняли головы. Едва слышным голоском Поленька рассказала, что перед ее окнами построили сарай. Начали ставить забор и отхватили целый метр территории. Да все с шумом, криком, скандалами.

Это произвело впечатление. Люди, слушавшие ее, вначале вздыхали, качали головами, сочувствовали. Что они при этом думали, оставалось неизвестным. Но Поленька надеялась, что они думают, как ей хочется, и жалеют бедную женщину, которая страдает от наглости соседей. Одна сослуживица, Маргарита Львовна, даже сказала, что наглость оттого и распускается пышным цветом, что порядочные люди не умеют дать ей отпор, что доброта и мягкость плохое оружие против хамства и лицемерия.

От нее стали ждать новостей. Обсуждение Поленькиных проблем скоро вошло в привычку. А она выработала особую манеру повествования — тихую, скорбную и вместе с тем шутливую, словно у нее не осталось другого выхода, кроме смирения.

— Вчера мои изобретатели (Павлика и Фросю она стала называть изобретателями) притащили моторчик, взгромоздили на какую-то ржавую раму и пустили ездить по огороду, — говорила она с веселостью. — Причем моторчик стреляет так, как стреляли до войны мотоциклетки. В самые уши бьет, по барабанным перепонкам. Я закрылась подушкой и пролежала до утра с головной болью. Ничего особенного. Сегодня они выдумают что-нибудь другое.

— Но есть же управа на них! — негодовала Лариса Карповна. — Есть же советская власть.

Ответом Поленьки была усталая, обреченная улыбка.

— Ах, что вы! — говорила она. — Не пойду же я, в самом деле, жаловаться на них в горсовет.

Постепенно разговор о «соседях» стал излюбленной темой сослуживцев. Теперь встречали Поленьку не вопросами о погоде или самочувствии, спрашивали хором одно и то же:

— Ну что «они»?

Поленька начинала говорить то, что обдумывала по пути на работу. Но сначала отнекивалась и сокрушенно вздыхала.

— Нет, нет! Ничего особенного, — говорила она. — Я уже ко всему привыкла. Вчера вырыли прямо перед окнами яму для отбросов. Едва заставила зарыть.

— Да что же такое! — воскликнула Лариса Карповна. — Что ж это делается?

На самом деле Павлик вырыл яму для яблони, и она накричала не разобравшись. Но истина в данном случае перестала иметь значение. Поленька давно начала прибавлять к фактам свою собственную выдумку, чтобы поддерживать тему. Скоро и фактов стало не хватать, тогда она понемногу начала их сочинять, с удивлением обнаружив, что эффект и волнение окружающих делаются ничуть не меньше прежнего. Увидев на заборе в дальнем углу участка вывешенный половичок, Поленька сказала на работе:

— Удивляюсь людям! Прямо перед моими окнами понавешали тряпки, полотенца, простыни, и все вперемешку. Я много могу понять, но должна же быть какая-то личная гигиена.

Весной она вскопала у себя несколько грядок, очистила территорию, собрав груду камней. Хотела взять тачку или носилки и с чьей-нибудь помощью выбросить в овраг. Но так и не собралась. Осенью, наткнувшись в сумерках на поросшие редкой травой камни, перекидала булыжники на соседскую территорию. «У вас есть кому убирать», — мысленно приговаривала она. А через несколько недель весело пересказала эту историю сослуживцам, все в ней переиначив.

— У вас ангельский характер, Поленька, — звучали кругом голоса. — Любой гражданин живо нашел бы управу. А вы? Как вы можете терпеть?

— Но ведь не докажешь? — улыбалась Поленька.