Плисецкая. Стихия по имени Майя. Портрет на фоне эпохи

Поначалу ему не понравилось почти все: либретто Николая Волкова – схематичное и рыхлое, музыка Арама Хачатуряна – затянутая. Хачатурян уперся: не позволю сокращать партитуру! Дело дошло до драки между композитором и балетмейстером прямо на Невском проспекте, которую разнимала милиция. Кстати, много лет спустя, когда Валентин Елизарьев решил поставить «Спартак» в Минске и вместе с соавтором либретто и сценографом Евгением Лысиком они приехали к Хачатуряну с просьбой… переписать немного музыку, чтобы она соответствовала их авторскому замыслу, неистовый Арам сначала чуть не ногами затопал: «Я в сороковой раз партитуру переделывать не буду!» «Воцарилась тишина, вспоминает Елизарьев. – Но мы все-таки задержались и после первого замешательства начали рассказывать. Мы пришли уже с примерами того, как это может быть, чтобы он оценил, какая работа ему предстоит, что нужно сделать. А он очень увлекающийся человек. Увлекся, принес две бутылки армянского коньяка, и пока мы эти две бутылки на троих выпили, он согласился». В результате в Минске «Спартак» совсем другой (премьера прошла в 1980 году), отличающийся от всех предшествующих. Но вернемся к Якобсону.

Леонид Вениаминович нарушил все традиции: впервые в истории советского балетного театра он поставил спектакль полностью на основе «свободной пластики». Одел артистов в туники и сандалии, отказался от пуантов, дал подзаголовок «Сцены из римской жизни» и, вдохновившись экспонировавшимся в то время в Эрмитаже Пергамским алтарем, передавал дух античности через скульптурно-пластическую выразительность – как увидел борющихся богов и титанов на фасаде алтаря. Успех у зрителей был огромный, а вот критики осторожничали: «Талантливо, но спорно!» или «Спорно, но талантливо!»

«Якобсон – великий стилист, – годы спустя говорила Майя Плисецкая. – Ведь везде поднимают ноги, арабеск – это классика. А он делал стиль, стиль эпохи. В “Спартаке” все в стиле эпохи античной – позы, положения, барельефы. Он оттуда это брал, а не из выворотной классики. Полупальцы, сандалии, эмоции. Невероятные эмоции. Я обожала Фригию Якобсона».

Народная артистка Беларуси, первая Фригия минской сцены Людмила Бржозовская рассказывала мне, какое неизгладимое впечатление произвела на нее в этой роли Плисецкая, как сжималось у нее сердце, когда та несла меч своему Спартаку, и как много в этом было чувств и эмоций – она и желала ему быть сильным и победить, и понимала, что из этого боя он не выйдет живым, что видит она его в последний раз. Но остановить не пыталась. Когда уже я сама смотрела сцену Реквиема (она сохранилась на пленке) – плача Фригии над телом убитого Спартака, – это горе, это отчаяние было настолько настоящим, что я думала: нет, она не играет, так невозможно играть. Как ей это удается? Как у нее получается «вселить» в себя героиню, которую нужно сыграть? И после этой сцены я уже не спрашивала артистов, которые танцевали с Майей Михайловной, почему ее называют гениальной балериной. Я увидела.

Арам Хачатурян был покорен: «Майя Плисецкая в моем балете “Спартак” исполняет партию Фригии – подруги вождя восставших рабов Спартака. Мне всегда доставляло истинное наслаждение смотреть на Фригию – Плисецкую. Сочетание нежной лирики и подлинного героизма, которые так верно и глубоко почувствовала в образе Фригии балерина, создавало тот замечательный творческий сплав, который всегда захватывает и чарует зрителей».

Среди очарованных зрителей был и английский критик Арнольд Хаскелл, написавший: «Особо выделилась роль Фригии, исполненная в Москве великолепной Плисецкой. Влияние Дункан и в особенности Фокина нашло здесь применение с колоссальным результатом. Плисецкая стала как бы собирательным, обобщенным образом женщины-героини, мужественно посылающей своего любимого на войну. Она достигла в образе высот обобщения. Она была вечно скорбящей женщиной – шедевром классической скульптуры, но одетым в плоть и кровь. Это было незабываемое исполнение, вскрывшее такой диапазон, какого я не ожидал от этой блистательной, сугубо классической балерины».

– Плисецкая, на мой взгляд, должна была танцевать абсолютно все, – говорит Валерий Лагунов. – Вот Якобсон, гениальный балетмейстер, которого, так же как и Голейзовского, долбили, зажимали и так далее. Он в «Спартаке» не Эгину ей дал, а Фригию. Почему?

– Значит, увидел в ней это.

– В талантливом человеке можно все увидеть. Действительно, как она делала Реквием над телом убитого Спартака, никто, конечно, сделать не смог. Григорович потом взял это. Потрясающе, конечно. Этот ее крик… Она же патетическая такая, драма… Мятежная, шикарная, громадные руки, глаза… Это прямо трагедия, понимаете. На нее только ставь Грецию какую-то. Так что вы думаете? Вышел «Спартак», был вырезан этот фрагмент из ее фильма. И сейчас вы его не увидите.

– Почему?

– Григорович все это делает. Он поставил «Спартак», там повторение идет. Конечно, как Майя, никто сделать не может. Но все акценты те же, понимаете. Зачем показывать, какой была Плисецкая? Вырезали, и все.