Плисецкая. Стихия по имени Майя. Портрет на фоне эпохи

Майя Михайловна признавалась, что поначалу ситуация складывалась очень непросто: «Эмигрировавшие из России мелкие завистники создали ему жуткий имидж советского чиновника от искусства. Ему поставили в вину, что он был председателем правления Союза композиторов РСФСР. Щедрин не был членом партии, и он согласился на эту должность лишь потому, что его попросил больной замученный Шостакович. Дело доходит до того, что эти завистники приходят и говорят: “Не играйте Щедрина. Нам нужна не музыка, а политика”. Я, конечно, переживаю. Я знаю Щедрина как никто, это кристальной честности человек. Его жизнь чиста как стеклышко». Это Плисецкая говорила в интервью. В личном дневнике она была куда откровеннее, ее запись от 25 марта 1996 года – крик души: «Мои радости только внешние. Все время в кошмаре. Я не знаю, кого еще так травили, как Щедрина. Может, только рвали струны у Паганини. Уехавшие из России задались целью убить его. Создавали и создают ему жуткую, вральскую насквозь репутацию. Сначала травили тем, что был председатель Союза, а теперь утверждают, что его музыка плохая. Везде, где могут, пишут это. Даже на аннотации к пластинке. С такой “рекламой” и покупать не станут. Кипят злобой, восстанавливают музыкантов. А они боятся играть. Им угрожают, что приглашать не будут. Играют изредка те, кто в себе уверен и не боится. Л. Мазель, Ростропович, Спиваков, Китаенко. Но тоже редко, ох как редко. Ни против кого такого не было. Я никогда не слыхала про такое, что такое бывает. Что делать? Куда деваться?

Вот уж правда, слова Лермонтова сказанные Пушкину, – целиком относятся к Щедрину. “Погиб поэт, невольник чести, пал, оклеветанный молвой”. Негодяи ославили его на весь мир. Обе жены, одна Шостаковича, другая Шнитке, почти одновременно спросили Ростроповича, почему и за что травят Щедрина? Почему такая несправедливость? А люди с удовольствием верят в плохое и не верят в хорошее, судят по себе. Биология у людей ужасная. Я не знаю, как его спасать. Несправедливость, да такая, и ведь все ложь, неправда, дикий, дичайший обман. Он не делал зла, он всегда помогал. Я его знаю почти 40 лет. И ведь когда-нибудь я увидела бы что-либо плохое. Я восхищаюсь им ежедневно, ежеминутно. Я вижу его отношение к людям, его честность, благодарность, любовь к искусству других. Я вижу помощь, оказываемую всем, кто к нему обращается. Ложь, как снежный ком, растет, растет, и не тает, а наоборот. Что мне делать? Я бессильна ему помочь. Зачем жить дальше?

И все это сейчас, когда у меня триумф за триумфом. Гала-вечера по миру, слава множится, да в таком возрасте! Предстоит Америка, и Южная, и Нью-Йорк, и Испания, и Финляндия, и еще, и еще… А я думаю о конце жизни. Без него жизнь не нужна никакая. Как он радуется моему успеху, как волнуется абсолютно за все. И за мой вес, и как я, и во что одета, и выспалась ли, и как накрасилась, да все нельзя перечислить. Абсолютно за все.

Да что я все это пишу. Зачем? Мое бессилие убивает желание жить. Я понимаю, что смогу без сожаления расстаться с жизнью. Несправедливость всегда ужасна, но эта зверская патология!.. Как жить с таким горем? Если мир не погибнет, его музыку услышат, но я хоть и не сомневалась в том, но, увы, не буду этого знать.

Я к людям не очень терпима, но мой муж ни разу меня ничем не раздражал.

Все негодяи, карьеристы, удачники оказались диссидентами. Неужели только смерть может поставить все на свои места? Или тоже нет?»

Это действительно был очень трудный период для Плисецкой и Щедрина. В Мюнхене бродили слухи о том, что Мария Шелл подарила Щедрину дом. Плисецкая отбивалась как могла: «Откуда это все? Пушкин когда-то сказал: “Я оболган хвалами”».

Историю про дом мне рассказывали и сейчас, когда я собирала материал для этой книги.

А Москва в это время переживала шок от интервью Майи Владимиру Познеру, в котором сказала, что «лично для нее» коммунизм хуже фашизма. Озадаченный Познер поднял брови, а она дальше: «Фашизм был на виду, коммунизм был закрыт. Что, допустим, делали в концлагерях, это было всем известно. Что делали в концлагерях и тюрьмах НКВД, никому не известно, это было закрыто. Этого не знали, это покрывали, об этом врали. Я не думаю, что это было лучше. И я не думаю, что жертв было меньше. Я думаю, что жертв было больше, намного больше. Немцы ведь исполняли то, что им приказывали, а у нас это делали даже по собственному желанию. Это так приятно – попытать, поубивать». Практически все родственники Плисецкой в Австрии погибли во время Холокоста.