Плюс-минус бесконечность

Боль пришла такая, что из всех невнятных обрывочных импульсов задержался в сознании один, перешедший в паническую молитву: «Почему я не теряю сознание… почему… почему… вот сейчас… нет… Господи, Господи, дай мне забыться!..». Внезапно рядом, буквально метрах в пяти, словно сам собой возник высокий костер: до отказа заправленная машина все-таки вспыхнула – и сразу сквозь обрывки растений и куски земли стал виден четкий человеческий силуэт на фоне ярко пульсирующего зарева. Статная женщина в брюках какое-то время внимательно вглядывалась в огонь, а потом из ее руки как выстрелил острый белый луч и, расширяясь до конуса, начал бросаться из стороны в сторону. Свет дважды прошел мимо Лёсиной полузасыпанной головы: один раз слегка мазнул поверху, а другой – промчался по жухлой траве у подбородка. Пометавшись еще немного, он умер, и в отсветах крепчавшего пламени высокая женщина легко побежала вверх по некрутому склону, задержавшись буквально в полушаге от своей почти погребенной заживо изувеченной жертвы. Но жадный взгляд убийцы был безопасно устремлен совсем в другую сторону – туда, где вот-вот ожидался впечатляющий фейерверк:

– Ну, что, получила моего… – и последнее слово утонуло вместе с Лёсей в теплом море долгожданного забвения, где не было ни грызущей, выворачивающей боли, ни глупых, заведомо безответных вопросов.

Глава X Что стоишь, качаясь, тонкая рябина…

– Я вам не верю. И никогда не поверю, не надейтесь. Зарубите себе на носу: произошли случайные совпадения! – Илья хотел было от души грохнуть калиткой, выходя от этой сумасшедшей бабы, но в последнюю минуту опомнился, сообразив, что она воспримет такую выходку как очередной приступ его неопасного подросткового бунтарства.

Он демонстративно аккуратно перегнулся через почерневшие от времени деревянные зубья и четким беззвучным движением задвинул за собой массивный железный засов; хотел уйти молча, но не удержался, презрительно бросил поверх забора:

– И укротите, пожалуйста, вашу буйную фантазию…

По земляной дороге он шагал широким гневным шагом, сжав зубы и кулаки, инстинктивно выдвинув напряженную нижнюю челюсть. На душе было мутно и мерзко, но при всем том некое внешнее зрение наблюдало за дерзким юношей с нескрываемым удовольствием: вот он идет – честный и смелый, молодой, но уже много перестрадавший и передумавший; весь – устремление и порыв; в меру подросший чуб небрежно падает на скорбной складкой пересеченный лоб…

Полчаса назад грузовое такси уже стояло в их сумрачном, холодным ветром заметаемом переулке, соседка споро помогала матери выносить из дома нехитрый дачный скарб, а Илье мимоходом велели разыскать и доставить в машину неожиданно улепетнувшую из сада сестренку. Он послушно отправился выполнять поручение, но поддался мгновенному искусу сбегать попрощаться с Настасьей Марковной – и припустил бегом, зорко оглядываясь на ходу, не удастся ли по дороге выхватить откуда-нибудь и Анжелу, чтоб потом не тратить время на ее поиски. Сестра все никак не попадала в поле зрения, и с легкой досадой (тоже удумала, егоза: исчезла прямо перед отъездом!) старший брат отбросил мысли о ней, тем более что дом попадьи был уже в двух шагах. Хозяйка как раз появилась из глубины своего сада с полным ведром крупных, белых с легкой зеленцой яблок.

– Уезжаете? – сразу догадалась она. – Возьми вот яблок с собой… Сейчас я тебе авоську…

Его вдруг поразило это слово – только сейчас додумался до его простого и веселого происхождения: оказалось детищем беспечного, но дальновидного русского «авося»; и правда – тонкая сеточка в сложенном виде почти не занимает места – нигде! – а человеку придает уверенности: авось, прибыток какой случится, будет, куда положить.

– Спасибо, не надо, – одними глазами улыбнувшись, ответил Илья, – у нас своих… – он неопределенно махнул рукой у горла.

На самом деле он именно эти яблоки не любил: знаменитый «белый налив» никуда нельзя с собой взять, потому что привезешь – в неаппетитных коричневых пятнах и глубоких вмятинах: слишком тонкая у этих яблок кожица, слишком рыхлая белесая мякоть, похожая на внутренность свежего снеговика… Их можно есть только сразу, с ветки, упиваясь прозрачным кисловатым соком, – одно за другим. Он протянул было руку к ведру, но отдернул – не маленький яблочками лакомиться! – и сдержанно сказал:

– Я проститься пришел, – хотел было добавить: «И спросить, про какие еще убийства вы тогда говорили», но слова, столпившиеся во рту, вытолкнуть наружу не удалось.

Настасья Марковна, вытирая о совершенно грязный передник натруженные руки, чем должна была их, как будто, не отчистить, а еще больше запачкать, сама приблизилась к юноше и встала, как давеча, прямо перед ним. Ростом они теперь были вровень, почти что бровью в бровь.

– Я все думала, говорить или нет, но пришла к выводу: надо. Потому что тебе самому теперь может грозить опасность, и, какой бы она ни казалась ужасной, лучше ее знать в лицо, – твердо и глухо произнесла она и предложила чуть мягче: – Ты сядь.