Теперь Илья спешил в Заповедник не гулять — разговаривать с Настасьей Марковной. Ее почти всегда можно было поймать там с утра — отрешенно бредущую по длинным аллеям, скульптурно застывшую с книгой на коленях в укромном, всегда неожиданном уголке леса, красиво переплывающую нижний пруд наискосок… Было видно, что женщина сдержанно радуется ему, — а он неосознанно искал в ней то, чего всегда смутно недоставало в матери: серьезной заинтересованности его внутренним миром. Мама — в те, прежние, счастливые дни — педантично заботилась о сыне, следила за чистотой его скромного гардероба, сама любовно стригла «под польку», как ему нравилось, и вовремя замечала, что он «опять оброс», предлагая немедленно обновить его свидетельствовавшую о вольнодумии стрижку; готовя еду, считалась с его вкусами, заинтересованно рассматривала живописные работы и рисунки, наивно гордясь «увлечением» отпрыска, всегда готова была приласкать, взъерошив парню волосы и бегло поцеловав в висок… До встречи с серьезной и ласковой попадьей Илья ничего большего не желал, а мир своих сложных и противоречивых мыслей берег для смутно желанного, в жизни пока не случившегося друга, невольно представляя его ровесником и, уж конечно, не женщиной. С Настасьей же Марковной можно было говорить обо всем без утайки: о печальной гибели любимого котика, о досадных сомнениях насчет личности Аввакума, о роковом отсутствии друзей — однажды он даже на свои периодические ночные напасти, вроде тех, от которых Аввакум лечился с помощью трех свечек, осмелился намекнуть! Она поняла, пожала плечами и рассказала, не отводя глаз, что и с ней в девичестве случалось подобное, только в те годы никто и помыслить не мог о том, чтоб спросить о таком у старших, и она уж было начала считать себя бесноватой — да вовремя вышла замуж… О несчастном случае с дядей Володей юноша тоже немедленно сообщил ей, сразу покаявшись в том, что не слишком любил покойного отчима, — лишь терпел в доме пусть хорошего, но постороннего человека ради мамы — и вот, как вышло… Инженер-изобретатель был, рассеянный человек, весь в мыслях о работе, да еще несчастье с единственным сыном… Немудрено, что перепутал… Жаль его, а пуще — маму…
Попадья надолго задумалась, меж бровей, как тяжелая игла, повисла глубокая темная складка. Они сидели рядышком на глухом берегу самого верхнего, заросшего озера; прямо перед ними совсем молодая коричневая утица, тревожно вытягивая шею, неустанно следила за мнимо безопасным небом, пока беззаботно кормился в воде ее первый в жизни выводок утят-подростков, одних только ярких селезней; вот ей почудилась в бледнеющей синеве ястребиная тень, она трижды издала короткое резкое «Кря!» — и лишь убедившись, что все ее дети немедленно исчезли под прибрежными корягами, мать и сама поспешила в безопасное место. Илья с улыбкой наблюдал за ней, руки так и тянулись к папке с бумагой, но Настасья Марковна обернулась — и он вздрогнул: лицо женщины совершенно застыло.
— Если бы я была атеисткой, то сказала бы так, — вдруг жестко произнесла попадья. — Один раз — случайность, два — совпадение, три — закономерность. Сначала кот, потом мальчик, за ним — мужчина. И все чем-нибудь отравились. Если считать кота, то выходит два с половиной.
Юноша отчетливо ощутил, как екнуло сердце.
— Вы… вы считаете… — пробормотал он, — что все это… не случайно?..
— Я ничего не считаю, — тихим, но стальным, как нож, голосом отрезала она. — Я просто констатирую факт.
Глава V
Что тебе снится…