Плюс-минус бесконечность

— Алеша, ты в каком веке живешь? Какая попадья? Мертвые лежат в могилах — и точка. Но ты много пьешь, я тебе говорила. Ужасно много. Вот и грезится тебе…

— Ты уверена? — спросил он, как маленький, и сразу почувствовал, что Аля улыбнулась: губы и щеки ее щекотно шевельнулись на его шее.

— Конечно. Давай спать. До рассвета еще далеко, — шепнула она, устраиваясь поуютней.

Утро настало пронзительно белое, с оглушительным вороньим скандалом где-то в саду, с пустым, но еще чуть теплым Алиным местом в кровати, с мутным блаженством от предчувствия творческого восторга… Действительно, хватит буха́ть и чертей ловить по коридорам. Сейчас он встанет, умоется и закончит, наконец, свою печальную повесть, которую нигде, кроме как здесь, не дописать: сам дом выстрадал ее за долгие десятилетия, стены дышат человеческой болью и смертью — оттого так страшно здесь, так невыносимо — как в той Зоне, что за путями, за Карьером, за пределами Памяти. Но он художник и знает, что такова атмосфера подлинного творчества, немыслимого без боли…

Дверь открылась, и вошла Аля — собранная, гладко причесанная, в коротком платье; одно слово — секретарша; перед собой она несла стопку бумаг; вот опустила ее на тумбочку, отодвинув лампу, и заботливо отвинтила колпачок его любимого золотоносого паркера:

— Давай, надо подписать это все. Тут бумаг накопилось, пока ты… м-м… был не у дел… Что еще мягко сказано… Тут договоры всякие, счета — ну, как обычно… Держи ручку. Только читай внимательно, чтоб мне потом проблем не прибавилось.

В бумаги, приносимые Алей на подпись, Алексей никогда особенно не вникал, не то чтобы доверяя ей полностью, но испытывая инстинктивную брезгливость ко всему, что не связано было с Красотой во всех ее проявлениях, — и теперь, опершись в кровати на локоть, он привычно занес перо над бумагой, ища глазами заранее проставленные помощницей галочки в нужных местах. И не увидел ни галочек, ни печатных строчек — лишь расплывчатую черноватую грязь, как на погубленной ксерокопии. Напрасно он тряс головой, жмурился и силился протереть безжалостно подводившие глаза — все так же лежал перед ним слепой, нечитаемый текст. Сердце опять захолонуло. Не желая признаваться в очередной напасти, дабы не подвергнуться новым упрекам в вульгарном пьянстве, Алексей раздраженно отпихнул пачку документов от себя — и с кратким шлепком она приземлилась на пол.

— Что ты мне тут подсовываешь! — рявкнул он в сторону обиженно потупившейся Али. — Не разобрать ничего! Время нашла — подождать нельзя было! Дай мне хоть штаны надеть, а потом уже приставай со своими бумажонками!

Собрав с полу разлетевшиеся листы и особенно прямо держа оскорбленную спину, помощница без звука вышла. Униженный и озадаченный, художник откинулся на податливую подушку.

— Совсем беда… — прошептал он в исчерченное черными ветками молочное окно.

Со двора раздавался радостный лай задыхавшегося от одному ему ведомого счастья Ромео.

Глава IX Под окном стою