Плюс-минус бесконечность

Ни один в здравом уме человек, не имеющий прямого отношения к таинственному преступному или романтическому следовательскому мiру, — даже вероломно нарушающий брачные клятвы супруг! — не предположит всерьез, что за ним ведется банальная слежка. В ней самой по себе есть что-то почти сексуально непристойное — даже если по каким-то веским причинам не возмущаться несанкционированным вторжением в частную жизнь ничего не подозревающего человека. У Лёси (размышляя об этом, она гнала по изгибчивому Ораниенбаумскому шоссе в сторону уездного города Ломоносова, никогда в жизни не посещенного — и визиту не подлежавшего, потому что свернуть налево предстояло, не доехав до него километров пять), в черной кладовке неприятных воспоминаний, в самом дальнем, паутиной повитом углу, под толстым слоем разных мелких жизненных несуразностей, умышленно наваленных поверх, хранилось одно совершенно особенное. Она почти никогда не прикасалась к нему мысленно, потому что уже точно знала, что оно — наиужаснейшее, в чем-то даже страшней воспоминаний о смерти матери: то горе, в свежести своей казавшееся непреодолимым, со временем стало светлым и умильным; оно, определенно, не требовало отправки в тайную кладовую, что хранила в себе не болезненное, а — гадкое. Там был навеки заперт первый гнусный сексуальный контакт — и вот уже тридцать лет Лёся искренне недоумевала, как можно желать на всю жизнь остаться с мужчиной, с которым пережита такая мерзость; там ждали своего часа — часа ее какой-нибудь особой беспомощности — намертво забытые прямо на школьной сцене идеально выученные слова отрепетированной патриотической песни, заставившие пионерку Лёсю в слезах убежать за кулисы, а потом до конца концерта прятаться в учительском туалете; пылилась там и шелковая, с богатыми кружевами нижняя юбка, однажды выскользнувшая из-под благополучной верхней при всем честном народе на платформе метро, — пришлось гордо перешагнуть потерю и невозмутимо продолжить путь, надеясь лишь на то, что не найдется услужливого дурака, подобравшего бы ее и пустившегося вдогонку за хозяйкой, потрясая оброненной собственностью; там вечно горела под потолком безжалостная хирургическая лампа, распластанная под которой, она когда-то спросила огромного, с голыми до локтей красными руками доктора: «Будет очень больно?» — и услышала в ответ: «Я сейчас твоего ребенка на куски резать начну — вот кому будет больно так больно. А что при этом почувствует какая-то сука, мне неинтересно в принципе»; там под ерзающей паркетной половицей до сих пор таилась и в глаза не виданная ею зеленая «трешка», выкраденная неизвестно кем из сумочки воспитательницы группы продленного дня, спрятанная — и обнаруженная — в том нехитром тайничке у туалета, — но именно второклашку Лёсю дети посчитали преступницей и публично заклеймили воровкой из-за того, что она в самый неподходящий момент невинно попросилась «выйти», — и потом долго демонстративно хватались в ее присутствии за карманы и ранцы, нарочито испуганно шепча: «Осторожней… Здесь воровка…». Если как следует покопаться в том чуланчике ужасов (хорошенько заперев за собой дверь, потому что нежить имеет свойство разлетаться не только из сундучков любопытных женщин), то и не на такое там можно было набрести, — но среди всей нечистой силы не имел конкурентов один приставучий демон.

О, ничего такого — она тогда просто влюбилась, как это периодически происходит со всеми порядочными людьми, даже ласково стреноженными с помощью желанных брачных уз, — мягких снаружи и шипами утыканных изнутри. Знакомый знакомых, периодические незапланированные столкновения, все как обычно… Только с первых же встреч их общение повернуло в русло несказанной задушевности, почти наивной доверчивости — без прикосновений, но глаза в глаза… Веяло не родственной, но уже родной душой, неуловимым яблочным ароматом — тех спелых душистых яблок, что вызрели на одной ветке в разные урожайные годы, и навеки запомнили материнское дерево… Находясь пока в том возрасте, когда близким подругам выкладывают всю подноготную, Лёся поделилась сокровенной тайной со своей убогой Леной — а та в недоумении подняла белесые брови: «Как? Ты не знаешь? Ну, ты даешь — все знают… У него есть невеста, и свадьба уже назначена. Их постоянно вместе видят. Говорят, удивительно красивая… — тут она издала длинный скорбный вздох, изображая покорность судьбе. — Не то, что мы с тобой…». Еще не закончился период времени, когда эта записная уродина пыталась объединиться в некое ущербное «мы» с каждой вполне себе симпатичной женщиной, которой просто однажды не повезло, исподволь убедив ее в том, что причина невезения таится в исключительной некрасивости…