Плюс пятнадцать ради успеха (СИ)

И слово сдержала — перестала задевать Корнева и Калинского, перестала продумывать новые проказы, выводить их из себя и провоцировать. Здоровалась, выполняла все, что говорил ей фотограф, позволяла стилисту и визажисту проявлять фантазию на своем лице и в одежде. А однажды спокойно вышла на фотосессию в бюстгальтере и коротеньких шортах по самый копчик, которые ей подсунули заступники этих модных гениев, и, поразив злопыхателей уверенностью и широченной улыбкой, позволила сделать свои фотографии. А после спокойно предупредила, что пересмотрит контракт и уточнит у босса, кто и по какому тарифу должен оплачивать несогласованные ранее эротические съемки.

Злопыхатели тут же извинились и принялись удалять кадры, но Лариса удивила их снова, попросив сначала выбрать удачные и сбросить ей на почту для размещения на личной страничке в сети, а уж потом уничтожать бракоделие. Полагаю, у них буквально отвисли челюсти, когда они поняли, что Лариса не пошутила. А они поняли, открыв этим же вечером присланные на смартфоны ссылки с ее личной страничкой и увидев там девушку, которая не стыдилась своего лишнего веса и не смотрела, как загнанный пони, в землю. К счастью, это не про Ларису. На снимках она была, как и в жизни, — красивой и, смеясь, смотрела на этот мир на равных с худыми людьми.

Эти злопыхатели друзьями Ларисы не стали — не любила она людей с гнилостным запахом из души. Но на ее страничку в сети подписались. Как и сотни, а потом тысячи тех, кому понравились живые фотографии отнюдь не модельной девушки. Я даже видела у нее в подписчиках Корнева. Правда, до тех пор, пока Лариса не поместила его в черный список.

Н-да, кажется, она вовсе не так спокойна и у них все серьезно…

А вот про наши отношения с Матеушем, несмотря на поцелуи и жажду обладания, я так сказать не могла. Вернее, не знала, какими их видит он? И боялась узнать, тянула с определенностью, опасалась ее и из последних сил балансировала на грани.

Если бы он меня подтолкнул…

Но нет. Он стратегически наблюдал за тем, как я сама к нему приближаюсь. Да, медленно. Но сама. И не потому, что просто хочу его, а по куда весомей причине.

Наверное, если бы я сосредоточилась только на отношениях с Матеушем, у нас бы давно все случилось. А, возможно, как подсказывали мои личные страхи — давно бы все и закончилось. Но пока он был на удивление терпелив и к моим внутренним демонам, и к тому, что приходится делить мое внимание с другим мужчиной. Я имею в виду Прохора.

Я же не хотела ни с кем делить ни Матеуша, ни мальчика. Не хотела, а приходилось.

Матеуша я делила с неопределенностью и его любимой работой. А Прохора — с теми людьми, к которым он успел привязаться, помимо меня. Все чаще, приходя в больницу к мальчику, я чувствовала себя лишней.

В последние две недели мне ни разу не удавалось застать его одного. У него всегда кто-то был: то медсестры, любующиеся рыжим солнышком, то Тумачев, то какие-то незнакомые, но сердобольные посетители, узнавшие о случившемся с детдомовским мальчиком, то представители детдома. Мои родители также часто наведывались к Прохору, и также заставали у него еще кого-то другого.

И как они могли сблизиться в таких обстоятельствах? Как мальчик мог начать к ним тянуться, если ему элементарно было некогда? Я настолько сильно об этом переживала, что решилась и поговорила с родителями.

— Разве плохо, что у Прохора появились друзья, помимо тебя? — вместо ответа спросил мой отец.

И я была вынуждена взглянуть на ситуацию под этим углом. Нет, не плохо — наоборот. И по всему получалось, что я должна разделять радость Прохора. Но я не могла лицемерить и частенько с трудом удерживалась от того, чтобы выставить очередного посетителя из палаты.

— Давай-ка выйдем, — как-то предложил Тумачев, заметив, с каким недовольством я наблюдаю за его общением с Прохором.

Мы вышли. И долго говорили с ним в коридоре. Вдвоем. Обо всем и всех, кроме аварии и Прохора. У меня, признаюсь, даже мысль промелькнула, что при других обстоятельствах мы вполне могли с Костиком подружиться. А он как-то понял это, почувствовал и, взглянув исподлобья, обронил:

— Не привыкай к нему, Соколова. Да и обо мне лучше думай, как раньше — ну, что я скотина и сволочь.

— Тебе что, было настолько удобно в том образе? — я постаралась перевести все на шутку, но он не позволил.

— Наивная ты, Соколова, — парень невесело усмехнулся. — Это был не образ, а я. К тому же зуб даю: совсем скоро ты опять вычеркнешь меня из людей и переведешь в категорию животных. Так что не будем обольщаться на счет друг друга. А то ведь я тоже могу ляпнуть, что мне нравится эта твоя наивность, и что потом? Придется достать из бабушкиного сундука старые рыцарские латы из пряжи, меч из дубовой ветки и крышку от старой кастрюли и тебя защищать. А я не могу, Соколова.

— Почему? — похолодев от дурных предчувствий, спросила я.

— Ну какой из меня защитник, если я готовлю важное нападение? — пожав небрежно плечами, признался он.