Плюс пятнадцать ради успеха (СИ)

Именно эти слова словно выдернули меня из кисельного плавания, события вокруг не просто ускорились, а заискрились. А внутри меня поселился страх. Маленький, но крайне неприятный и очень навязчивый. Я стала бояться не успеть или оступиться, и невольно пыталась покрепче ухватиться за все, что было важно. Поцелуями и взглядами — за Матеуша. Теплыми словами и объятиями — за родителей и Прохора. Смехом, долгими разговорами и просмотрами нудных сериалов — за единственную и самую лучшую в мире подругу. Язвительными подколками, о которых не знала подруга — за Корнева. Пакетиками с кошачьим кормом, которыми начала захламляться кладовка в связи с пропажей любимца двора — за Мурзика. Выполненными в срок заданиями — за работу, что дарила опыт и встречу с людьми, которые стали так важны для меня. Долгими, очень долгими, практически до утра, взглядами в ночь из распахнутого окна — за нашу тихую улицу, за огромный, гудящий днем город, за ветер, за скрип детской карусели…

Я хваталась за все, что, оказывается, безумно любила. И мне казалось очень важным впитать все это в себя, стать еще ближе к родным и близким. А они, как назло, ускользали и нехотя от меня отдалялись.

Чуть-чуть.

Но так далеко…

Матеуш срочно вылетел в командировку, и сам не знал, как долго будет отсутствовать. Лариса стала пропадать на каких-то новых вечерних тренировках, и как я ни пытала ее кефиром на ужин, признаваться отказывалась и даже не заикнулась о том, чтобы пригласить с собой и меня. Мама с папой впервые за долгие годы согласовали свои отпуска и планировали поездку на отдых. Мурзик во дворе так и не появлялся. Карусель меняли на новую. А Прохор…

Я ожидала чего угодно, кроме того, что произошло…

Все складывалось так удачно: днем мне позвонил папа и тоном заговорщика сообщил, что мама согласилась на усыновление Прохора и что они начинают сбор документов. День был сложным — я забегалась с мелкими поручениями по работе, перезнакомилась почти со всеми сотрудниками на этаже и даже запомнила некоторые имена. Мое-то имя они уже стараниями Матеуша знали. Я безумно устала и ног не чувствовала от беготни на каблуках, а тут такая радостная новость от папы, что у меня словно крылья выросли!

И в больницу я не ехала, а летела. То есть, ехала, конечно — Матеуш перед отлетом в командировку приставил ко мне водителя. Но у меня внутри от счастья словно воздушные пузырьки бурлили, и мне хотелось поскорее их выпустить на волю, поделиться новостью с Прохором, сказать ему, что он в детдом не вернется! Нет, я не хочу этого, и не позволю!

В коридоре больницы я пробежала мимо Светланы, которая хотела со мной о чем-то поговорить, и рванула дальше, в палату к мальчику.

— Потом, — отмахнулась от девушки, — потом, ладно?

— Ева, подождите! — попыталась остановить меня медстестра.

Но я улыбнулась, отрицательно покачала головой и поспешила к рыжему мальчику, который очень скоро станет мне еще ближе, чем нынче. Сейчас он близок душой, а спустя недолгое время приблизится и по документам. Пустяк, возможно, но не в нашей реальности. Теперь никто не обидит Прохора. Никто больше!

— Привет! — с улыбкой от уха до уха я влетела в палату и замерла, рассматривая незнакомых мужчину и женщину, которые стояли у кровати мальчика и с неприязнью рассматривали меня в ответ.

Впрочем, я постаралась откинуть недоумение и спонтанную ревность. Пусть… у Прохора могут быть другие друзья. Друзья — это важно, но не семья, а вот мы с ним…

— Ева! — радостно крикнул мальчик, а потом ослепил меня счастливой улыбкой и оглушил внезапным признанием: — Ева, а меня скоро усыновят, представляешь?

— Кто? — онемевшими губами спросила я.

И услышала позади спокойный и до боли в груди знакомый голос Костика Тумачева:

— Мои родители. Кстати, может, перестанете молча глазеть друг на друга, а познакомитесь?

Значит, это родители Костика…

Я не желала с ними знакомиться, мне не нужны были их имена, да и смотреть в их сторону особого интереса не было. Перевела взгляд на Прохора, хотела спросить, хотела сказать, но…

Не смогла.

Слезы стали душить, дыхание сбилось и, чтобы устоять на ногах, схватилась за Тумачева. Он ойкнул, но пихаться не стал.

— Но… — сквозь дымчатую пелену взглянула на Прохора, который с силой кусал губу, часто моргал, но в отличие от меня, держался. — Но… а как… же… как я?

— Не плачь, — попросил он тихонько. — Я же наоборот, я же как лучше, я… Теперь нам никто не помешает общаться, Ев. Я же теперь не детдомовский буду! И смогу даже в кафе тебя приглашать! Сам! Ев, не плачь… только не плачь, пожалуйста!

— Не буду, — стирая быстрые слезы, чтобы хоть что-нибудь видеть, кроме рыжей макушки, без сожаления солгала.