Плюшки московские

Впрочем, хотя я, аки философ-«от горшка два вершка», больше думал или просто отвлечённо фантазировал, чем делал что-либо (это верно до сих пор), плоды моих размышлений (отчасти) и умение выделять смешное (в основном) всё чаще становились доступными товарищам по садику — и вскоре здесь становится часто слышен смех, которым меня уже тогда награждают за остроумие.

Итак, как же развивались религиозные представления в моей жизни, и что способствовало их развитию…

Хотя в моём мозгу всё так же жива картина типичного дня в детском саду, некоторые эпизоды я помню особенно ярко. Нам — по шесть лет. Тёмными холодными зимними вечерами приходит старая нянечка. В противоположность мне, она рассказывает перед сном об ужасах войны, о которых знает не понаслышке. Девочки (помню точно — меня они тогда не интересовали; лишь с первого класса они станут музами и богинями, без которых жизнь не в радость, и для которых, по большому счёту, всё и делается... в саду я не знал абсолютно ничего о содержащейся в их и моих трусах Великой Тайне), мяукающие слова песенки о пленной девочке: «жгли ей губы алые», да «рвали волоса». Утро. Я смотрю с радостью в окно детсада, вижу пришедшую за мною мамочку... Впервые я очутился в этом саду, вернувшись с Азовского моря, где мы в 1988-ом отдыхали всей семьёй: я, брат, мать и отец. В тот год я начинал читать жюль-верновскую «20 000 лье под водой». Потом, классе в первом или втором, отец очень критиковал меня за «Тарзана» — так назывался прочитанный в то время многократно экранизированный цикл романов Э.Р. Берроуза (не путать с Уильямом Берроузом!), который способствовал формированию моих эстетических вкусов.

Вернувшись с моря и оказавшись в садике, я сравнивал длинный коридор, в котором было полно дверей по бокам, с вагоном поезда, с его убранством изнутри.

Обычно меня забирала мама, но иногда и отец. Так вот, о пробуждении сознания. Как-то мы с отцом ехали в автобусе. Разумеется, к тому времени я давно имел некоторое представление о внешнем мире и своём месте в нём (по моим наблюдениям, у современных детей благодаря компьютерам этот процесс начинается ещё раньше), но отец ни о чём подобном не догадывался, что меня отчасти веселило, отчасти — бесило. Впоследствии подобный феномен «недооценки» меня имел место минимум дважды (на самом деле, куда больше раз, ведь родителям вообще свойственно недооценивать своих детей): когда отец не верил, что я искренне смеюсь в сатирических и юмористических передачах, то есть что я понимаю там что-то, и когда он, пьяный, хотел заставить меня поверить, что он онемел и не может произнести ни слова — с помощью записок и больно толкаясь.

А в автобусе я трактовал надпись «Продукты» как «продук-ты», то есть: «Ты, батя, — продук!», чем привёл старика в восторг, и он начал рассказывать сказки, что это проснулось моё сознание. Однако интересно, что обыгрывание созвучий и разных значений обрело чрезвычайно важное значение в моём творчестве.

Чем мне запомнился детский сад? Тем, что там я впервые увидел перед своим мысленным взором двух людей, сидящих за столом и беззвучно обсуждавших мою судьбу. Они сидели не где-то ещё на Земле, и не просто в моей голове — нет, хотя это было чем-то вроде шизофрении, о которой я узнал из фильма «Сияние» по Кингу, но я верил, что просто вышел за пределы доступного разуму мира. И они управляли моей судьбой, уже тогда стремясь направить её в нужное русло. Они не говорили словами, но я понимал их довольно естественно и без посредства вербального способа коммуникации — как, мне уже не понять. Однажды они покинули мою голову. Куда они ушли, я уже никогда не узнаю…

…Я иду по территории детсада. Под ногами — листва и перышко вороны. Размышляю о том, получится ли из него сделать перо, которым пишут.