Плохая дочь

– Может, сто лет назад и хорошие были. А сейчас наверняка все в пятнах. Если моль все с голодухи не подъела. Вот когда я просила, вы мне их не отдали. А мне нужно было! Даже отрез на свадьбу не подарили. А как я вас просила на постельное белье дать? На занавески! Чё сейчас-то опомнились? Вот и помирайте теперь на своем тряпье. Помрете, даже смотреть не стану, что вы там под кроватью хранили, над чем тряслись. Пуговицы у нее. Да я их в гроб положу, чтобы вместе с вами сгорели. Когда я просила для Ксеньки на платье, вы дали? Нет. А те, жемчужные, над которыми всю жизнь тряслись? Отдайте мне их сейчас, раз такая добренькая.

– Ты продашь, – буркнула баба Вера.

– Конечно, продам. Чтобы хоть спину разогнуть и не горбатиться на вас сутками. Где сыночек ваш с алиментами? Что-то не видно его денежек. Хоть бы копейку, сволочь, дал. Все на баб спускает. А Ксенька, вон, в драных колготках перештопанных, что моя жизнь, ходит.

– Пригодятся еще пуговицы. На черный день.

– Так сколько этих черных дней уже было? Баб Вер, давайте сегодня черный день, а?

– Выжили же, не подохли. Ксеньке отдам пуговицы. На приданое.

– Баба Вера, вы меня сейчас уморите. Какое приданое? Ей жрать нечего! На картохе сидим. Хорошо еще Машкина мать денег оставила. Хоть вспомнили, как мясо выглядит и как бульон мясной пахнет. Баб Вер, дайте хоть одну пуговицу, я вам что хотите пошью. Хоть пальто, хоть трусы шелковые! Я хоть выдохну, жилы на вас рвать перестану. По ночам эту машинку чертову крутить не буду, чтобы лишнюю копейку заработать. Баб Вер, пожалейте меня. Сил совсем нет.

– Не отдам. Мне их моя мать передала. А ей ее бабка. Со своего платья срезала и хранить велела. Этим пуговицам цены нет, – твердо ответила баба Вера.

– Принесли они вам счастья, баб Вер? Те пуговицы? А матери вашей, которая от голода померла во время войны? – Анжела заплакала. Горько и больно. От безысходности.

Баба Вера занялась разбором отрезов самостоятельно. Я была призвана в помощь, поскольку Ксенька приглядывала за младшим братом. Я очень хотела с ней поменяться – мне нравилось нянчиться с малышами. Ксенька тоже была не против, но тетя Анжела нам запретила категорически.

– Нечего! Мне перед твоей матерью отчитываться, – резко ответила она. – Лучше в тряпках с бабкой возись, чем дите таскать, надрываться. С Ксенькой все понятно, а ты, может, и лучшую жизнь узнаешь.

Каждое утро баба Вера вставала с кровати и пересаживалась в кресло. Я вытаскивала из-под ее кровати сундук с сокровищами – ткани, завернутые в обычную газету. Пуговицы в трехлитровых банках, обувных коробках. Ленты, тесьму, нитки разных цветов.

Я разворачивала полотно и замирала от восторга. Баба Вера просила передать ей отрез – она плохо видела, если вообще что-то видела. Проводила рукой по ткани, узнавала даже цвет. Все лоскутки до последнего, которые хранились отдельно, помнила. Чего там только не находилось – жаккард удивительного шоколадного цвета, зеленый благородный бархат, нежный, изысканный шелк. Все аккуратно сложено. Баба Вера рассказывала про каждую ткань – как называется, что из нее можно пошить. Какая ткань лучше на платье, какая на нижнюю юбку или комбинацию, какая только на ночную сорочку сгодится.

Тетя Анжела была права – прекрасный отрез льна пришел в негодность. Остались выцветшие пятна, на сгибах отметины. Нитки если не сгнили, то потеряли цвет. Но многие ткани выглядели настолько прекрасно, что я могла только мечтать о платье или сарафане из такого материала и такого цвета.

Потом мы дошли до лент, тесьмы и кружев. Все ленты, атласные, разной ширины и цветов, были скручены в аккуратные валики и закреплены ниткой. Тесьма и кружева лежали отдельными валиками. Баба Вера объясняла, что эту тесьму можно пустить по подолу, а вот эту вообще жалко использовать – настолько красивая и ценная.

– Вот это кружево от моего свадебного платья, – рассказывала баба Вера, перебирая в руках комок, который я ей передала, – настоящее, французское. С ним нужно очень бережно. Мне не подходило – я наглая и резкая. Ксеньке тоже – ей что поярче надо, как и ее матери. А тебе подойдет – к тебе присмотреться надо, как к этому кружеву. Тогда увидишь красоту. А вот это, с золотой нитью, для Ксеньки сгодится. Дешевое, броское. Пыль в глаза пустить – и ладно.

Мне, конечно, были приятны слова бабы Веры, которая сравнила меня с французским тонким кружевом, но я предпочла бы то, с золотой нитью, и чтобы пыль в глаза.

Пуговиц у бабы Веры оказалось столько, сколько я в жизни не видела.

– Я срезала с платьев и складывала. Всю жизнь, – сказала она, аккуратно поглаживая пуговицы, которые я ей передавала.

Каких там только не было! И обшитые тканью, и железные, совсем крошечные и огромные. Всевозможных размеров и цветов.

– Почему вы их хранили и не… – Я не знала, как правильно спросить.

– Не пришивала?

– Да.

– Не знаю, девочка. Не знаю. Тяжело мы жили, очень тяжело. Вот я и приучилась все хранить, не выбрасывать.