Плохая дочь

– Что, прибыли? – как ни в чем не бывало спросила она.

– Еще нет. На переправе, – ответил Дима.

– А ты кто? Паромщик? – хмыкнула мама.

Дима заржал. Не засмеялся, а именно заржал – я правильно употребила глагол.

– Не, ну так меня еще никто не называл! – хохотал он. – Я ж чё, Галкин?

Он смотрел на меня в надежде, что я откликнусь на шутку. Я совершенно не соображала – при чем тут паромщик? Какой еще Галкин?

– Ну Пугачева: седой паромщик, соединяет берега у тихой рощи… ла-ла-ла… – напел Дима.

– О господи, – до меня наконец дошло.

Второй санитар из числа «молодых» хлопал глазами и ничего не понимал.

– Если все равно стоим, может, «пулечку» распишем? – спросила мама.

Я прямо там же чуть в обморок не грохнулась. А Дима засверкал глазами.

– Так обязательно! Вот только быстренько туда и обратно, Степаныча простимулируем, лифт починим и все чики-пуки, в лучшем виде, – засуетился он.

«Молодой» продолжал пучить глаза. Я спустилась по стеночке и села на пол. Просто не знала, как реагировать на «пулечку» – то ли не все еще потеряно, то ли уже все, конец, раз мама собирается играть с паромщиком, апостолом Петром или еще кем-то, за кого она приняла санитара.

Маму несли как «королевну» – Дима ее так назвал. Он позвонил, вызвал еще молодых ребят в помощь. Орал, руководил. Даже чудом договорился о машине «Скорой» – списанной, стоявшей в гараже, но на ходу. Да еще и с каталкой внутри. Куда лучше, чем на заднем сиденье легковой машины. Дима закурил.

– Подойди, я хоть подышу, – ласково попросила мама, придя в чувство.

Дима сам там чуть не свалился от сердечного приступа – «пулечка», табачный дым.

– Девушка, вы просто мечта поэта! – воскликнул санитар.

Мама на «девушку» отреагировала кокетливой улыбкой.

«Пулечку» они потом расписали, конечно. Мама в воротнике-корсете, в памперсе и в новой ночнушке с глубоким декольте. В каждую ее больницу я везу ей новую ночную рубашку. Она их никогда не забирает. Считает плохой приметой. Тапочки, тарелки, кружку, даже зубную щетку забирает, а ночнушку оставляет.

– Мам, давай ты в качестве приметы будешь зубную щетку использовать. Дешевле выйдет, – умоляю я. – Хочешь, мы соль на порог посыплем? Или еще какой обряд совершим? Ну я так старалась тебе красивую ночную рубашку выбрать. Дорогая вещь, не за три копейки.

– Нет! – объявляет мама и упрямо оставляет наряд в палате.

Мама в корсете и в памперсе, только что переведенная из реанимации, пила коньяк и обыграла всех мужиков. Меня тогда тоже вызвал заведующий отделением. Я стояла, кивала, обещала, что мама больше не будет. Врач сказал, что все отлично – пусть лучше будет. Санитары на работе как часы, в запой уходить перестали. Показатели выздоровления пациентов кардиологического отделения повысились, а «травма» так и вовсе скачет от счастья на переломанных ногах и костылями весело помахивает.

– Будем считать, что это ее реабилитация. Если вашу матушку восстанавливает преферанс, пусть играет. Вон хирург, который ее оперировал, собирается к диссертации вернуться, которую так и не дописал. Как раз про реабилитацию после травм позвоночника.

– То есть вы предлагаете соглашаться на все, что способствует, так сказать, реабилитации? Включая коньяк? – уточнила я.

– Ну, совсем по чуть-чуть. Не злоупотребляя, конечно. Недельку мы ее еще подержим, – объявил с воодушевлением заведующий, – заодно общий тонус поднимем, витаминчики прокапаем. Последим за динамикой, так сказать.

– Сколько? – спросила я.

– Нет, никаких лекарств покупать больше не нужно. Мы же тоже… у нас имеется… – замахал руками заведующий.

– Сколько вы ей должны? Сколько успели проиграть? – спросила я.

– Не я, хирург. Тот самый, который ее оперировал. Немного, но обидно. Он ведь считался лучшим среди нас. То есть я хотел сказать…

– Но по медицинским показаниям я могу маму забрать хоть сегодня, правильно? – уточнила я.

– Да, конечно. Амбулаторное лечение, наблюдение по месту жительства, – развел руками врач.

– Я спрошу у мамы. Если она захочет, то останется, если нет, я ее забираю.

Конечно, я прекрасно знала, что произойдет дальше. Мама, значит, уже сорвала куш и потребует забрать ее немедленно. Больше всего на свете она не любила отыгрываться, потому что могло вскрыться то, о чем догадался лишь Дима, но предпочел молчать. Мама в знак благодарности позволила и ему уйти с приличным выигрышем. Мама мухлевала, делала это профессионально, блестяще. Она была шулером по призванию.