Плохая хорошая дочь. Что не так с теми, кто нас любит

После той ночи мы продержались еще месяца два. Прикованные друг к другу временем, обещаниями и непреодолимым страхом, что если мы не можем принадлежать друг другу в обычном смысле, то не сумеем общаться друг с другом вообще. После этого он все равно отпустил меня первым. Я держалась дольше, боясь, что он исчезнет из моей жизни. Тот страх так и не прошел. Я до сих пор злюсь на него за то, что он породил во мне этот страх. Я все еще люблю его за отчаяние, за то, что цеплялся за меня, как я стоила того, чтобы притворяться еще одну ночь. Но это была не только его вина. Два месяца мы оба притворялись. Я притворялась, что люблю его так же, как и раньше, а он притворялся, что любит меня по-другому.

Я понимала, что у меня депрессия, но недооценивала ее хватку, пока она не проявилась во всей тяжести… Я попыталась вернуться к токсичному мужчине, который разрушил построенный нами с Бреттом мир, а когда мы окончательно расстались, все рухнуло. За три месяца я похудела на тридцать фунтов. В один миг я стала «бывшей», недостойной заботы.

Поэтому я просто впала в оцепенение.

Я перестала посещать занятия, перестала есть и выходила только на пробежку. Это все, чем я могла заставить себя заниматься. Меня ужасала сама мысль о том, чтобы пойти на лекции, поговорить с кем-то, выслушать кого-то. Любая еда напоминала по вкусу отслаивающуюся краску. В тишине мне казалось, что я уже умерла, поэтому я смотрела фильмы, пока не засыпала, но перестала слушать музыку, потому что каждая песня переполняла меня чувствами. Раньше я постоянно слушала музыку.

Однажды ко мне зашел мой знакомый, Трент, и насильно накормил меня рисовыми лепешками с ежевичным джемом. Мы познакомились под конец его бракоразводного процесса, но именно ему приходилось запихивать мне в горло еду, потому что я не ела уже несколько дней. Мы оба были разбиты горем, но нас оживила забота друг о друге. Каждый из нас переживал свое горе по-разному. Он цеплялся за надежду, что его жена вернется к нему, а я перестала есть. Иногда я задавалась вопросом, не была ли вся наша дружба построена на фундаменте сердечных страданий и самоистязаний. Я видела, как нечто подобное происходило с другими, и с опаской относилась к тем, кто потворствовал моей меланхолии или требовал, чтобы я потворствовала их меланхолии. Но рядом с Трентом я чувствовала себя в безопасности. И старалась отплатить ему тем же.

Мои друзья помогали мне как могли, но не понимали меня до конца. Они пытались любить меня так же, как я старалась остаться в живых, может, даже сильнее. Но я не рассказывала им всего, так что они имели дело лишь с частью меня. Я не рассказывала им, что, когда я была плохой, Бретт помог мне стать хорошей. Я не рассказывала им о сарае и о том, что Бретт увел меня от этой части моей жизни. Я не рассказывала им об отце, которого очень любила, но которого не было рядом, поскольку он совершил нечто, что я не могла простить. Что Бретт был мной, потому что быть мной порой означало слишком многое — то, о чем я сама забыла, пока эта моя часть не оказалась оторванной от меня.

25

Так постепенно я дошла до третьего курса. Теперь я часто ездила повсюду сама и не могла забыть о том, что именно Бретт научил меня водить машину. Я начала носить одежду слоями, пытаясь замаскировать тем самым свисавший с моих костей беспорядок. Шесть лет в своей физической самооценке я ориентировалась на мужчину, который не хотел заниматься сексом с женщинами. Когда я, испытывая неловкость, спрашивала его об этом, он объяснял: «То, что меня привлекают мужчины, не означают, что все остальное не работает». Он продолжал утверждать, что иногда женщины все же возбуждают его, хотя на самом деле он их не хочет. Я же слышала следующее: «Да, иногда у меня встает. Но на самом деле я никогда тебя не хотел». Из-за того, что это был он, а я давно отказалась от собственного восприятия своего тела, мне казалось, что услышанное мной и есть правда. И я верила в это.

К зиме я попыталась найти кого-нибудь, кто рассказал бы мне, как мне воспринимать свое тело, но не нашла и вернулась в Форт-Уэйн, чтобы провести Рождество с бабушкой. Она купила мне цифровой фотоаппарат Kodak, зная, что я всегда любила фотографировать семью и друзей. Но к тому времени я настолько замкнулась, что мне было интересно фотографировать только себя. Я привезла фотоаппарат в дом в Манси, который мы снимали с четырьмя другими девочками, научилась пользоваться таймером и позировала так, как не позировала бы, если бы фотографии предназначались для всеобщего просмотра. Как будто я была великолепна, облачившись в наряды, которые я больше не носила в обществе, а под конец позировала обнаженной.