Плохая война

Волков поморщился. Не о том говорил старый поп.

– Вместе, святой отец, вместе.

– Это очень хорошо, ищите в себе силы ее простить. Женщина по сути своей слаба и умом, и душою, живет позывами своей плоти, как животное, и спрос с нее мал. Во всем виноват мерзавец Шауберг, и думаю, что на том свете ему воздастся, так же как воздалось и на этом, – говорил ему епископ.

Да уж, совсем не об этом сейчас думал кавалер, он соглашался с попом и продолжал:

– Истинно, святой отец, только вот не Шауберг причина раздора.

– Конечно, не Шауберг. Шауберг только видимая причина. У вас с графом нет ли каких тяжб земельных? Ваши имения, кажется, граничат с имением Маленов.

– Граничат, – согласился Волков, но вспомнить какие-нибудь претензии со стороны графа не мог. – Нет, споров по земле у нас нет, вряд ли он соблазнится той моей землей, что граничит с его уделами. Там пустыня. Непонятна мне его неприязнь ко мне.

– Хорошо, – кивнул епископ, – я узнаю, отчего молодой граф вас невзлюбил.

Волков еще многое хотел обсудить с епископом, но тут приехал бургомистр, и разговор пришлось отложить.

* * *

Одна за другой бахнули на приворотных башнях кулеврины. Над стенами поплыл черный пороховой дым. Взвизгнули трубы, раскатисто забили «приготовиться» барабаны. И… колонна пошла. Впереди епископ, ничего, что стар, за ним служки с креслом-паланкином, вдруг святой отец притомится. Дальше статуя Богоматери в полный рост, вся золоченая – Рождество же. Дальше хоругви и иконы Богородицы всех размеров и стилей. Попы от всех приходов города, служки в дорогих одеждах, юные хористы пытаются петь. Какое там, разве перекричат они барабаны, трубы и колокола на всех соборах. За попами, как и положено, кавалер Иероним Фолькоф фон Эшбахт, что прозван за свою ярость в вере Инквизитором, а за свою удачливость Дланью Господней. Лик его горд и холоден, а доспех так хорош, что и у самого герцога Ребенрее такого нет. Жаль, что великолепный фальтрок большей частью скрывает латы, видны людям лишь его наручи, перчатки да наголенники. Ну и шлем, который кавалер держит под мышкой.

По левую руку от него едет сам бургомистр, а за ними – совсем еще юный знаменосец кавалера фон Эшбахта. Он без головного убора и без шлема, но в доспехе, дерзкий красавчик, на которого с интересом смотрят все молодые, даже и замужние, женщины. Он упирает в правое стремя древко красивейшего большого, дорогого шитья стяга, левой рукой небрежно держит поводья. За его спиной на легком ветру едва шевелится бело-голубое полотнище со злым черным вороном.

А за ним уже едет первый офицер кавалера и отец знаменосца-красавчика Карл Брюнхвальд. За ним же его люди – тридцать человек. Все в сверкающей броне, все алебарды и копья с протазанами блестят. Дальше Рене и Бертье с их людьми, а после и чернобородый одноногий Роха со своими молодыми сержантами и стрелками. Все люди в одежде чистой, ни одного рваного башмака. Выглядят грозно. А уже за ними, не спрашивая позволения, стали пристраиваться все, кому не лень: и мастеровые со знаками гильдий, и члены городских коммун, и мельники со своими стягами, и торговцы солью, и мясники. Все, все имели свои знамена и знаки. И все были в лучших своих одеждах.

На площади сразу после ворот, там, где стража проверяет товары, взимает пошлины и проверяет, нет ли в телегах чего недозволенного, их встретил отряд аркебузиров из городского ополчения. Было их не менее сорока, и с ними их ротмистр и сержант. И к шуму труб, барабанов, к звону церковных колоколов прибавились холостые выстрелы из аркебуз.

Аркебузиры еще и пошли впереди всех, даже впереди попов и епископа, на ходу перезаряжали оружие свое и стреляли, стреляли. И так не жалели пороха, что, проезжая по узким улочкам, Волков и бургомистр с улыбками морщились, так как ветер совсем не выдувал с улиц черный пороховой дым. Он так и висел тяжелыми клубами, не сразу растворяясь в прохладном еще утреннем воздухе.

Люди со всех соседних улиц, со всех проулков и переулков вываливали целыми кучами к дороге, по которой шло шествие. «Вон он, вон он – Эшбахт», – слышал Волков то и дело, несмотря на весь возможный шум.

– Ишь ты каков! – кричала женщина, в общем, еще и не совсем старая и даже приятная на лицо.

– Хорош! – отзывалась другая.

– Да уж не хуже наших дуралеев, что горцев ни разу побить не могли! – добавлял городской мужик.

И люди всё ближе и ближе подходили к кавалеру, так как сзади на них напирали другие.

И все были радостны. И Волков был добр, и, морщась от грохота, звона и порохового дыма, видя в толпе или в окнах честных людей, он кивал им, а незамужним девам так и вовсе помахивал тяжелой латной перчаткой.